Поэт без пьедестала: Воспоминания об Иосифе Бродском

А Гену Шмакова Либерманы полюбили как родного сына – ведь общих детей у них не было. Думаю, что именно благодаря дружбе с Иосифом и Геной и мы с Витей оказались в фаворе.

В 1981 году Татьяна серьезно заболела, перенесла операцию, и врачи запретили длительные поездки в Европу. Да и с многолюдными «городскими» приемами тоже было покончено.

Каждую пятницу Либерманы уезжали в свое поместье, которое мы прозвали «Либерманией». Находилось оно в штате Коннектикут, в двух часах езды от Нью-Йорка. И мы часто получали приглашения провести у них уикенд.

Двухэтажный белый деревянный дом выглядел снаружи вполне скромно. Единственным архитектурным «излишеством» являлась уже упомянутая студия, пристроенная к дому. Алекс занимался живописью в первой половине дня. И всегда под музыку. Это могли быть «Бранденбургские концерты» Баха или Гайдн, но чаще – рок-н-ролл. Он уверял, что абстрактный экспрессионизм лучше всего сочетается с Мадонной, Майклом Джексоном и Тиной Тернер.

Иногда он разрешал нам наведаться в студию и спрашивал, что мы думаем о той или другой картине, находящейся в работе. Не так-то просто сказать что-нибудь вразумительное о строго абстрактных полотнах. Алекс серьезно выслушивал наш лепет, только в глазах его прыгали насмешливые искорки. Проще всего сказать «нравится – не нравится», но я не помню, чтобы кто-нибудь сказал Алексу в глаза «не нравится».

Впрочем, однажды какое-то замечание Виктора Штерна показалось Либерману интересным, и в награду он подарил нам одно из своих живописных полотен.

Сердцем дома была просторная гостиная с камином. В углу у окна размещался круглый стол со стеклянной столешницей, за которым могли усесться не более восьми человек. Так что большие приемы устраивались а la fourсhette.

Дом был обставлен просто. Внутри все белое: белые стены, белые полы, белая мебель, белые ковры, белые рамы зеркал. Даже телевизор белый. Единственные цветовые пятна в гостиной – розы в напольных вазах и живопись: картины Алекса, оригиналы Брака и Пикассо. Две стены дома – стеклянные, и кажется, что гостиная и природа за окном представляют собой единое целое. С одной стороны – вид на их английский парк со скульптурами Либермана, с другой – на сад, в котором высажены двести пятьдесят кустов роз. Рядом с домом – бассейн с подогретой соленой водой, который Татьяна на итальянский манер именовала «писиной». А вдали куда хватает глаз – голубые холмы и гуляющие олени. По вечерам особо любопытные из них подходили к дому и заглядывали в окна. Кроме них, самих Либерманов и их гостей, в поле зрения не было ни одной живой души.

Впрочем, гости не переводились. С 1980 по 1990 год приемы проходили в Либермании, ставшей неким художественным салоном, куда приглашались художники, писатели, поэты, известные дизайнеры. Среди них – и соседи, нью-йоркские знаменитости, и международные звезды. Бывали писатели Стайрон, Артур Миллер, Том Вульф, Гор Видал, Франсуаза Саган (прямо из Парижа, откроешь крышку – пар). Приезжали «галерейщики», греческие миллиардеры Гулантрисы (в прошлом друзья Онассиса и Марии Каллас), дизайнеры Ив Сен-Лоран, Оскар де Ла Рента. Бывал и Генри Киссинджер с женой Нэнси. Он был похож на вялого и угрюмого филина.

Часто появлялась светская львица, дизайнерша баронесса Дайана фон Ферстенберг, которая так любила Либерманов, что даже детей своих назвала Татьяна и Алекс. Познакомившись в Либермании с Бродским, баронесса совершенно потеряла голову. Восторгалась его пиджаками и туфлями, говорила с ним «об умном», флиртовала и зашла так далеко, что прочла несколько его стихотворений (разумеется, по-английски). Иосиф излучал ледяное высокомерие – он терпеть не мог суетливых брюнеток и откровенно это демонстрировал.

Бродский (как и Татьяна Либерман) не снисходил до того, чтобы скрывать свои чувства. В первые же минуты знакомства с новым человеком было ясно, есть у него шансы и в будущем «быть с Иосифом знакомым» или он «обречен».

Благодаря Шмакову в Либермании устраивались царские пиры. Гена создавал немыслимые шедевры, которым позавидовали бы лучшие французские повара.

По уикендам Гена готовил нечто невообразимое и во время стряпни включал на полную мощность Марию Каллас. Сочетание итальянской оперы и американского рока, несущегося из студии, создавало, мягко выражаясь, своеобразный звуковой фон, требующий крепкой нервной системы...

Перед самым приездом гостей утомленный стряпней Шмаков разваливался отдыхать в гостиной, на белом диване, в пропотевшей футболке, шортах и кедах с развязанными шнурками. Мольбы Татьяны переодеться к столу встречали яростный отпор: «Я, кажется, в штанах, но если мой вид тебя шокирует, могу вообще не выходить». (С Татьяной Гена был на ты.) С этими словами наш enfant terrible удалялся в свою комнату, хлопал дверью и закрывался на ключ.

Татьяна посылала меня уговорить его побриться и надеть брюки. «Только, пожалуйста, деликатно, чтобы не обидеть».