Поэт и проза: книга о Пастернаке

В следующем разделе «Попытка душу разлучить» эта «песня» оказывается жалобой смычка,и в ней мысльпроясняется как стон.Затем звучат звонкии свисткипоезда, возвещающие разлуку, и поэт возвращается в Москву, где говор мембрангорода напоминает ему о Елене и лете и черных именах духоты,которых не исчерпать.Так рождаются стихотворение, обращенное к Елене, где борются звуки ш/ж (Плачь шепнуло. Гложет? Жжет? Такую ж на щеку ей!)и льющееся «еле-еле» [л], и стихотворение «Лето», в котором время определяется не по «ходу часов», а по звону цепов,получающему звуковое отражение в строках о себе: С восхода до захода Вонзался в воздух сном шипов, Заворожив погоду (свос-вонз-воз-сно-заво).А затем после «захода» время находится уже во власти цикад.В «Послесловье» музыка уже опять в слезах,как и в «Определении поэзии», но «песнь», по Пастернаку, «не смеет плакать». Эта же мысль прозвучит на следующем круге в книге «Второе рождение», где, «рождая рыданье», но «не плача», поэт приходит к строке со знаком вопроса — Не умирать, не умирать? («Опять Шопен не ищет выгод…»). Ответ дает сама «песнь», которая «возвращает» поэта к «Сестре моей — жизни»: Так пел я, пел и умирал. И умирал и возвращался…

В книге «Темы и вариации» все темы «музыки» вновь повторяются по кругу в различных вариациях, в сближениях и разрывах, во взлетах и падениях, вопросах и ответах. Сама же «поэзия» здесь уподобляется вечному движению поездов из пригорода в город и вновь в предместье, где тучи, в рельсовом витье двояся, — Предместье, а не перепев — Ползут с вокзалов восвояси Не с песней, а оторопев.В центре «ТВ» снова сплошной поток шопеновских этюдов. «Опять депешею Шопен К балладе страждущей отозван» —речь, видимо, идет о «Балладе» книги «ПБ», где в «колодец» обалделоговзглядамузыки бадьейпогружалась печаль и, дойдя До дна, подымалась оттуда балладойИ рушилась быльюв обвязке дождя.Ведь музыка, как и поэзия, — это живительная влага, поэтому пианист-поэт «тянется» за ней, как за походною флягой, Военную карту грозы расстелив, К роялю, обычно обильному влагойОгромного душного лета столиц(«Пианисту понятно шнырянье ветошниц…»).

Рояльсвязан и с воспоминанием о «Разрыве» с любимой, когда музыкауподоблена пене (Рояль дрожащий пену с губ оближет),и «десять пальцев муки»хранят борозду Крещенских звезд, как знаков опозданья В пургу на север шедших поездов.Сама же тема разлуки звучит как реквием лебединый.Клавиатура пианино «Заместительницы», ломающей пальцыи костяшки,вновь всплывает в стихотворении «Клеветникам» из раздела «Я их мог позабыть». Она не дает ничего «забыть» (Что вдавленных сухих костяшек, Помешанных клавиатур, Бродячих, черных и грустящих, Готовят месть за клевету!),и в клавишах «клевещет» веселый звон ключей,возвращающий нас по звуку к лебединому гаму«стаи клавиш» «Импровизации» («ПБ»). Становится очевидным, что рояль —самый «свой» инструмент для Пастернака, остальные же инструменты, как ни родственны поэту, все же находятся во внешнем пространстве, откуда пианист ловит все другие звуки.

Звук и зов, зарождаясь в тишине, и вызывают к жизни музыкально оформленные воспоминания, при этом антиномии «тишина — звук» и «память — беспамятство» чаще всего снимаются. Во внешнем мире образуется наиглушайший орган забывшихся пространстви беспамятно звонкий покой,а ожиданьесменяет крикна эхо другой тишины.Воспоминание и весть о будущем сливаются и уподобляются звуковым колебаниям.