Поэт и Царь. Из истории русской культурной мифологии: Мандельштам, Пастернак, Бродский

…мы влюбились, и он на клочке бумаги предложил жениться на мне. Я ответила: «Да»… Был консул, американский консул в Ленинграде. Первый консул со времен революции в то время (речь идет о Калвере Глейстине, генконсуле США в Ленинграде в 1970–1974 годах. – Г.М.). Я к нему зашла (в гостиницу «Астория», где до официального открытия консульства в мае 1972 года располагался консульский офис. – Г.М.) и писала опять на бумаге, что мы с Бродским намерены жениться, и что мне делать? И он сказал, что я должна обратиться к консулу в Москве. Я к нему пошла и опять на куске бумаги все изъяснила, и он сказал: «Русские очень этноцентричны, брак кончится плохо. Я вам не советую это делать». Консул в Москве не отказывался, он просто хотел предостеречь меня. И он сказал, что я должна прийти к нему накануне, непосредственно перед тем, как сесть в поезд в Ленинград. И, сойдя с поезда, я должна немедленно заехать к Бродскому, с ним отправиться во Дворец бракосочетания, потому что консул надеялся, что мы таким образом сможем получить дату на регистрацию брака до того, как власти это запретят. И так и получилось. Там была очень любезная женщина, которая нам содействовала, дала дату, и, разумеется, через несколько дней отменили эту дату, и мы не могли добиться новой даты. Однажды американский консул в Ленинграде пригласил нас на ужин в «Асторию». Это был как бы жест одобрения наших планов. Нам потом пришлось просто ждать, и мы даже не знали, чего мы ждем. [Новая] дата, вероятно, была 10 мая, потому что именно в тот день Бродского вызвали в ОВИР. Я с ним была, я ждала его на улице. Он вышел в слезах. Он сказал, что это КГБ[222].

Поэт был прав.

Родственники со стороны невесты

Поэт был прав: это действительно был Комитет государственной безопасности СССР. Только он мог заставить сотрудников ОВИРа проявить беспрецедентную инициативу по фактическому стимулированию выезда советского гражданина в Израиль при отсутствии каких-либо начальных действий с его стороны, предусмотренных процедурой оформления разрешений на эмиграцию[223].

И Бродский, и Аншютц, несомненно, понимали, что процесс регистрации интернациональных браков находится под контролем КГБ, – отсюда те меры предосторожности (стремление избежать прослушки, оперативность действий), которые они предприняли с целью не позволить органам госбезопасности узнать об их плане раньше времени. Они были готовы и к тому, что государство сделает все возможное, чтобы затруднить процедуру оформления их брака: на этот счет в загсах существовали многочисленные внутренние инструкции, позволявшие до бесконечности затягивать процесс оформления – в основном за счет требования дополнительных справок и документов. Более того, они уже начали борьбу за свой брак: после отмены назначенной в загсе даты регистрации Бродский, по информации его отца Александра Ивановича, переданной 20 мая Томасу Венцлове, обратился в Верховный Совет СССР (или РСФСР) с письмом о нарушении своих прав.

Можно, однако, с уверенностью сказать, что ни тот ни другая не ожидали такой реакции, какая последовала в виде телефонного звонка Пушкарева из ОВИРа утром 10 мая.