Поэтесса

…После залитой водой ямы, оставшейся от песчаного карьера, на развилке Ларисина машина свернула налево.

Прежней бывшей зоны мы сквозь разросшиеся кусты и деревья не увидели.

Наверное, потому, что от бывшей зоны не осталось ничего бывшего.

Только настоящее.

Дальше, у грунтовки, было старое, возможно, давно заброшенное кладбище.

Погост.

Разукрашенный фасад памяти.

– Место разрушения последней иллюзии, – тихо проговорил я, но Лариса услышала мои слова и переспросила так же тихо:

– Иллюзии?

– Да, – вздохнул я:

– Смерть – это крушение последней иллюзии.

Иллюзии на бесконечную жизнь.

– Как ты думаешь, почему на кладбище хочется молчать? – Лариса притормозила машину, и вдоль кладбища мы поехали медленно, невольно отдавая дань тем, кому уже никуда не нужно было спешить.

И у меня было время для того, чтобы обдумать ответ:

– Потому, что о вечной жизни говорят многие.

А о вечной смерти – никто…

…Прямо за заброшенным кладбищем находилась небольшая церковь.

Похоже, такая же заброшенная.

Во всяком случае, то, что когда-то было парком вокруг этой церкви, сейчас превратилось в заросли, а дорожка, ведшая к ней, поросла папоротниками и крапивой.

И какая-то пожилая женщина что-то собирала вдоль этой дорожки.

– Зайдем, – предложила Лариса, останавливая «Жигули».

– Зайдем, – согласился я. – Если открыто.

– А разве церковь может быть закрыта для тех, кто хочет в нее войти?

Кресты на храмах и погостах – две такие разные дороги в рай.

Церковь действительно оказалась заброшенной.

С погнутыми, проржавелыми железными дверьми, одна створка которых лежала в траве.

Без икон.

Но с неразбитой оконной мозаикой и довольно хорошо сохранившейся настенной росписью.

И по фрескам – темпере по влажной штукатурке, кое-где тронутой темнением, кое-где исчезнувшей в сколах, было видно, что расписывалась она настоящими мастерами.

– Кто это? – спросила Лариса, видя, что я рассматриваю бородатую фигуру в длиннополой одежде. – Христос?

– Нет. Это Иоанн – Предтеча христианства.

Первый из тех, кому пришлось заплатить головой за свою веру.

– Мне жалко его, – прошептала Лариса, поднося пальцы, сжатые в кулачок, к губам. И я ответил ей честно:

– Мне тоже жалко его.

Но мне жалко и тех, кто потом заплатил своей головой за то, что не поверил в то, что эта история – правда.

Глядя на образ Иоанна Крестителя, первой жертвы непонятого христианства, Лариса, перекрестилась и дала свою форму понимания добра и зла, прошептав:

– Научи меня, Господи, делать людям хорошее. Плохое – и без меня найдется, кому сделать…

…Когда мы вышли из церкви, женщина, что-то собиравшая в траве у полуразрушенных стен, подошла к нам:

– Люди должны все время каяться, – проговорила она, поправляя платок крупной вязки у себя на плечах.

И по ее лицу было видно, что она верит в то, что говорит.

Поэтому я ничего не ответил ей, но подумал: «Если все время каяться, то когда же грешить?»