Поэтические воззрения славян на природу. Сотворение мира и первые существа

Но бывают случаи, когда домовой становится злым и в отношении к семье своего хозяина. По народному поверью, домовой хотя и отличается добротою, но вообще любит проказить. Такое свойство его коренится в древнейших воззрениях на грозовых карликов, которые представлялись нашим предкам с двояким характером. Поражая демонические рати облачных великанов, духи эти оплодотворяли землю и воспитывали жатвы; но вместе с тем они и сами облекались в мрачные покровы туч и, окутанные ими, смешивались с нечистою силою, дышали опустошительными вихрями и пожигали молниями. Огонь очага чтился на земле представителем небесного пламени, возжигаемого Перуном и его спутниками; а потому домовые должны были удержать за собою все отличительные свойства грозовых духов (эльфов) – не только благоприятные, но и враждебные человеку, тем более что и самый огонь вызывал подобные же разнородные представления. Если, с одной стороны, в нем видели бога созидателя и охранителя человеческого жилья, то с другой – это было существо прихотливое, склонное к мести и разрушительное: в гневном пламени пожара он пожирал все достояние семейства. Я. Гримм указывает на различие, отразившееся в верованиях германцев, между огнем добрым и злым и приводит старинную французскую клятву: «mal feu arde». Имя kobold он считает родственным греческому χοβαλος; (лат. cobalus) – хитрый, лукавый[83]; другие названия, даваемые немецкими племенами домовым гениям, указывают на производимый ими шум и грохот: klopfer, poltergeist, bullerman (bullerkatter) от poltern и bullen, bullern – стучать. Они колотят по стенам, стучат по лестницам, хлопают дверьми, бросают в проходящих кирпичи и камни, возятся, прыгают и кричат в ночное время, стаскивают с сонных постельные покровы, гасят у слуг свечи, опрокидывают у коровницы подойник и, разливая молоко, смеются злым смехом. Поверья эти возникли из старинных метафорических выражений, давно утративших свой первоначальный смысл: стук и смех – метафоры грома, бросание камней указывает на разящие молнии (donnersteine), скрывание ночных покровов – на темные тучи, разносимые грозою, разлитие молока – на дождь (тот же смысл заключается и в поверье, что кобольды качают воду и поят скот, т. е. поят дождем небесные стада). Итак, вместе с добрыми свойствами, указанными выше, кобольдам приписываются и злые наклонности, так что они являются домашними мучителями (quälgeister), пугалами детей и взрослых; у славян домовые духи, производящие по ночам возню и стук, называются: у чехов obludy, nočni preluda, pristrachy и strašidla, пол. straszydlo, серб. страшило, словен. strashnik; они то показываются легкими, воздушными привидениями, то принимают вид различных животных. Заметим, что и души усопших не только боготворились как существа добрые и дружелюбные; но еще, сверх того, представлялись страшными привидениями, пугающими живых людей, насылающими на них беды и несчастия. Про домового рассказывают на Руси, что он иногда дозволяет себе проказы, без всякой видимой причины, единственно вследствие своего шаловливого нрава; но в таком случае достаточно его «оговорить» – и все пойдет хорошо. Так, в одном доме он бил кошек, бросая в них чем попади. Раз ухватил он кошку и швырнул ее наземь, а баба тем часом и оговорила: «зачем бросаешь? разве это хозяйство? нам без кошки прожить нельзя; хорош хозяин!» С той поры домовой перестал трогать кошек. Или еще рассказ: однажды увидел хозяин, как домовой гоняет по двору на пегашке, да так-то борзо гоняет, ажно в мыле сердечная! «А зачем лошадей заезжаешь? кто тебя просил!» – оговорил мужик; вместо ответа домовой пустил в него поленом – и откуда взялось оно! – а все-таки перестал с того времени мучить пегашку (Ворон. губ.). Если же домовой бывает чем-нибудь разгневан (напр., несогласием и бранью в семье, покупкою лошади не идущей ко двору масти и т. п.), то он принимается в своих собственных владениях за те же проделки, как и чужой домовой. Поэтому его называют шут, облом и садолом; названия эти придаются и черту. Ближе всего указывают на связь домового с эльфами следующие два поверья. Во-первых, он любит путать лошадям гривы. О лошади, у которой грива начинает полститься, сбиваться в войлок, рассказывают, что домовой плетет у ней косу; то же делает он и с бабьими косами, и с бородами мужиков, и в некоторых деревнях это почитается знаком особенной его любви; завитую домовым гриву не следует расчесывать, иначе он рассердится и совсем испортит животное. Напротив, в других местах спутанная грива считается за признак того, что домовой невзлюбил коня и готов его извести. Колтун на лошадиной гриве в Малороссии называют чортове сидло или чортови стремена и приписывают действию утомительных поездок домового[84]. Подобное поверье немцы соединяют с ночными эльфами – nachtalb и nachtmar, которые завивают и связывают в узлы у людей волоса, у коней гривы и хвосты (alpzopf, mahrenlocke, wichtelzopf – колтун). Во-вторых, домовой наваливается на спящих и давит их так сильно, что они не могут ни вскрикнуть, ни пошевелиться: так объясняют себе простолюдины то тяжелое стеснение в груди, какое чувствуется во время сна от сильного прилива крови. По мнению немцев, стеснение это бывает оттого, что сонного человека давит и трясет nachtmar (англ. nightmare) или alp; а французы называют его cauche-mare (cochemar, chaucheville). Слову cauche-mare соответствует русское кикимора или шишимора – имя сложное, и первая половина его доселе употребляется в областных наречиях в отдельной, самостоятельной форме: шиш – домовой, бес, шишко – нечистый дух, шишига (шишиган) – домовой, злой дух и праздношатающийся человек, шатун. При этих речениях имеются и глаголы: шишеть – копаться, возиться, беспрестанно что-нибудь делать, шиш-кать – мешать, суетиться, гомозить[85]. Что касается второй половины слова, то она равносильна нем. der mar. В Сербии и Черногории мора (пол. mora, mara, чеш. mura) признается за демонического духа, который вылетает из ведьмы в виде мотылька (= общераспространенное представление души), «притискуе и дави» по ночам сонных людей «и дихање им зауставл(ь)а». В России также известны мары или марухи – старые, маленькие существа женского пола, которые сидят на печи, прядут по ночам пряжу и все шепчут да подпрыгивают, а в людей бросают кирпичами; в Олонецкой губ. ни одна баба не покидает своей пряслицы без молитвы, потому что в противном случае явится ночью мара, изорвет и спутает кудель. Мары тождественны с кикиморами, о которых рассказывают, что это младенцы, умершие некрещеными или проклятые их родителями и потому попавшие под власть нечистой силы; кикиморы представляются малютками-невидимками женского пола, обитающими в домах, за печкою; сидя там, они стучат, свистят, кидают на прохожих камни, бьют посуду и почти постоянно занимаются пряжею[86]. В ночь против Рождества они треплют и жгут кудели, оставленные у прялок без молитвы. Согласно с вышеприведенными преданиями, что всякое жилое строение закладывается на чью-нибудь голову, создалось следующее поверье: если хозяин не доплатит плотникам за срубку избы, то они напускают в нее злую кикимору. Чтобы избавиться от кикиморы, знахарь обметает печь и углы избы с таким заклятием: «ах, ты гой еси кикимора домовая! выходи из горюнина дома скорее, а не то задерут тебя калеными прутьями, сожгут огнем-полымем, зальют черной смолою»[87]. Сам домовой, по рассказам сибиряков, садится по ночам прясть, и не раз удавалось слышать, как гудет веретено под его рукою, а поутру замечали, что прядева прибавилось. Очевидно, что в марах или кикиморах олицетворены души усопших (мор – смерть, чума, мар – сон, мара – призрак, мары – носилки для мертвых), эти незримые эльфические существа, которые, поселяясь в жилищах своих родичей, получали характер домовых гениев; по связи эльфов и родственных им духов с громовыми тучами (марё – туман, мора – тьма, морок – облака, тучи), мары и кикиморы представляются пряхами. На поэтическом языке ариев облака уподоблялись руну, волосам и прядеву, а производимая ими тьма – ночи. Когда небо омрачалось туманами и тучами – в этом естественном явлении предки наши видели ночную работу воздушных нимф и грозовых духов, которые пряли облачную кудель и приготовляли из нее темные покровы или с помощию бурных ветров расчесывали и спутывали облачные пряди и волоса, сбивали их колтуном, всклочивали и вили прихотливыми кудрями: глаголы вить и веять должны быть одного происхождения, рядом с словом вихрь встречается вихор – завитой клок волос. Тени умерших, как существа, подобные дующим ветрам (душа от глаг. дуть), участвовали и в стремительных поездах, и в работах этих последних. Вот почему домовые мары не только разъезжают на конях (= тучах), замучивают их бешеною скачкою, но и плетут им хвосты и гривы. Духи иного, загробного мира, они самым именем своим напоминали смерть и повальные болезни, и фантазия древнего человека, чуткая ко всякому намеку родного слова, приписала их влиянию различные тяжкие недуги. Мары наваливаются на сонных людей, давят и душат их; то же рассказывают и о ведьмах, которые, сверх того, могут превращать своего недруга в коня и скакать на нем по долам и по горам – до тех пор, пока он не упадет бездыханный. По сербскому преданию, мора сама превращается и конем[88] и длакою (шерстью, клоком волос), т. е. является одетая облаком: мучила мора человека, не давала ему заснуть спокойно, и вот решился он уйти из дому, взял своего белого коня и поехал по свету; но где ни странствовал – мора всюду за ним следовала. Раз остановился он на ночлег; ночью хозяин дома услыхал, что гость стонет во сне, и, приметив, что его давит белая длака, перерезал ее ножницами. Поутру оказалось, что белый конь издох: он-то и был «мора, кoja га je притискивала».