Поэтические воззрения славян на природу. Сотворение мира и первые существа

Переправившись через реку, стал молодец глупым разумом похвалятися: «сказали про реку Смородину – не пройти, не проехати чрез нее ни пешему, ни конному; а она-то хуже дождевой лужи!» Пришлось ворочаться доброму молодцу, не нашел он брода кониного – потопила его река Смородина в своих глубоких омутах, а топила – приговаривала: «Безвременный молодец! не я топлю, топит тебя похвальба твоя!»[191] Это прекрасное предание напоминает нам поэтический рассказ Гомера о реках Ксанфе и Симоисе, преследующих своими ярыми волнами Ахиллеса; бешеная злоба рек вызвана тем, что герой запрудил их воды трупами убитых троянцев и, издеваясь, говорил врагам:

«Вас не спасет ни могучий поток, серебристо-пучинный
Ксанф! Посвящайте ему, как и прежде, волов неисчетных,
В волны бросайте живых, как и прежде, коней звуконогих:
Все вы изгибнете смертию лютой…»

Подобное же участие в народных усобицах принимают реки и в славянском эпосе. Так, в чешской песне о Забое бурные потоки губят врагов-немцев, которые хотят переправиться на другую сторону, а своих (чехов) невредимо выносят на берег. Когда Игорь ушел из половецкого плена и прибежал к Донцу, эта река (как повествует «Слово о полку») приветствовала его: «княже Игорю! не мало ти величия, а (хану) Кончаку нелюбия, а русской земли веселиа». «О Донче! – отвечал Игорь, – не мало ти величия, лелеявшу князя на волнах, стлавшу ему зелену траву на своих сребряных брезех, одевавшу его теплыми мглами под сению зелену древу, стрежаше е(го) гоголем на воде, чайцами на струях, чрьнядьми[192] на ветрех». Игорь воздает честь Донцу за то, что лелеял его на своих водах, укрывал его мглою от вражеской погони, стлал ему по берегам мягкую траву и заставлял оберегать его покой речных птиц. Не так, говорит, поступила река Стугна; «худу струю имея» и пожрав чужие ручьи, она потопила юного Ростислава. Понятно, почему Ярославна сочла долгом обратиться к Днепру с такою мольбою: «о Днепре-Словотицю[193]! ты пробил еси каменные горы сквозе землю половецкую, ты лелеял еси на себе Святославли носады (ладьи)… взлелей, господине, мою ладу (моего мужа) ко мне, а бых не слала к нему слез на море рано»[194]. У сербов уцелели клятвы: «вода га одниjела!» (в смысле: пропади без следа!) – «тако ме не прождрла пучина морска!» – «тако ме море не изjело!». В сербской сказке герой, идучи к Судьбе за разрешением трудных вопросов, пришел «на jедну воду, па почне викати: о водо! о водо! пренеси ме. А вода га упита: куда идеш? А он joj каже, куда иде. Онда га вода пренесе, па му рече: молим те, брате, питаj Усуда (Судьбу), за што ja немам рода у себи?» Когда он нашел Судьбу, то спросил: «шта би то било, да она вода нема рода?» – «А Усуд му одговори: за то нема, што ниjе човека никад удавила; але не шали се, не казу joj, док те не пренесе, jep ако joj кажеш – одмах he те удавити. Онда он захвали Усуду, па пohe куhи. Кад доhе на ону воду, вода га запита: шта je код Усуда? А он joj одговори: пренеси ме, пак hy ти онда казати. По што га вода пренесе, он потрчи, па кад одмакне подалеко, а он се оеврне па повиче: о водо! о водо! ниси никад човека удавила, за то рода немаш. Кад вода то чyje, а она се разяще преко обале, па за њим, а он бежи, те jедва утече». Немецкая сказка рассказывает, как никса увлекла в пруд молодого охотника; любящая жена его приходит к пруду и вызывает своего милого. Охотник выпрыгнул на берег, схватил свою подругу за руку и побежал с нею прочь от обманчивых мест; но едва они сделали несколько шагов, как поднялся весь пруд и со страшным шумом устремился на широкое поле – в погоню за беглецами, которых и покрыл водами.