Посторонний предмет. Голос мой – это где-то
Заплутавшее эхо, словарный регресс.
Я пустой человек и звучу только если
В меня, будто в гулкий объёмный сосуд,
Льются чистые звуки и новые песни.
Послушай меня ещё пару минут.
Держусь
Утро не задалось. Я пугаюсь всего непонятного,
Режу хлеб неуклюже тупой стороной ножа,
Сыплю сахар без меры и, запинаясь, невнятно
Бормочу то, что мужу хотела давно рассказать.
Почему-то не то говорю, совершенно не то, что подумала…
Я беру и роняю, беру и роняю ключи.
На работе коллега привычно блеснул чувством юмора.
Непривычно сквозь зубы цежу: «Идиот, замолчи».
По дороге домой, вскрикнув, перепугала прохожего,
Когда шарфик от ветра вспорхнул и завис у лица.
В общем, делала всё, что совсем на меня не похоже,
То, за что ежедневно привыкла людей порицать,
Но стараюсь держаться. Задумчиво слякоть осеннюю
Вытираю о коврик чужой, подпирая плечом
Дверь, надеюсь, мою и шепчу, что моё обострение
Ни при чём, ни при чём, ни при чём…
Запоминай
Прошу тебя, пользуйся, запоминай, фотографируй,
Гравируй на подкорке майские вишни, цветущие кущи.
Думай сложнее, двигайся легче, выгляди проще,
Выражайся на ощупь, ориентируйся в быстротекущем.
Время настолько хитрее тебя, что не заметишь,
Как перестанут казаться смешными серьёзные люди,
Как осознаешь полезность зонтов и дотошных соседей,
Впервые решишь разобраться во всём, докопаться до сути.
Но не предавай себя, не продавай себя, не поддавайся
Порядку вещей заведённому этими взрослыми нами,
Отгоревшими нами, безмерно завистливыми существами,
Готовыми всё, что имеем, отдать за способность смеяться
И помнить, как выглядят в мае цветущие вишни.
Облик человечий
В знойный час, когда асфальт уже дымится,
Мне прохожие мерещатся больными.
Я гляжу в их обмякающие лица –
Лица видятся слепыми и немыми.
Жар асфальта поднимается всё выше
И дрожит в автомобильном перегуде,
Но пока ещё меня способны слышать
Эти тающие призрачные люди.
Я стараюсь говорить как можно громче,
Отмечая неминуемость прохлады –
Так мне кажется. Но с губ слетает «Отче
наш…», и выздоравливают взгляды.
"Да святится…" – вот в осмысленные лица –
"Да приидет" – возвращается дар речи –
"…будет воля…" – и сознание струится,
Воскрешая ясный облик человечий.
Ганна Шевченко
Книги стихов: «Домохозяйкин блюз», «Обитатель перекрестка», «Форточка, ветер», «Путь из Орхидеи на работу». Миссия творчества – Славить жизнь и природу!
* * *
Небо из пропилена, травы из ковролина,
солнце течет акрилом сквозь бледноватый смог,
но к каблукам все так же липнет живая глина,
и рисовал округу, кажется, сам Ван Гог.
Здесь, у подъездов справа вывеска «Бизнес-ланчи»,
там, на парковке слева, Опель стоит, разбит,
вшить бы себе в петлицу сорванный одуванчик,
взять бы себе машину и не платить кредит.
Слава всем утонувшим в мутной воде кварталов,
всем, получившим ордер, въехавшим в этот мрак,
воздух ножом разрезан, чтобы на всех хватало –
здесь зародилось время с меткою «Доширак».
Солнце уходит в космос. Спи, мой район убогий,
менеджеров, кассиров, клинеров, поваров;
боги вращают Землю с помощью технологий,
вертятся шестеренки пластиковых дворов.
* * *
Дуреет город от духоты,
а в сквере, в его тиши,
стоит скамейка у той черты,
где видно, как хороши
ее металлические бока
и крашеная ламель,
и я на ней посижу пока
солнце идет на мель.
Вечерний город похож на труп –
не дышит. Но голосит
над ним завод. Из кирпичных труб
сыпется диоксид.
Вечерний город велик, могуч.
Медлительный самолет
летит туда, где обломки туч
сгрудились в кислород.
А я сижу. От чужой ходьбы
город истоптан весь,
и думаю, боже, что, если бы
скамейки не было здесь,
возможно, тут же, до темноты
калужниц расставил строй
закон замещения красоты
правильной красотой.
Спокоен город в яслях своих,
деревья стоят кругом,
дымятся сумерки, будто их
гладили утюгом.
Иду домой. По бокам – кювет
вымощенный внутри,
и стелют под ноги рваный свет
первые фонари.
* * *
Медлительно, как древняя пирога,
боками дымноватыми алея,
плывёт рассвет. Окраина. Дорога.
Век двадцать первый. Эра Водолея.
Земля нетленна, густонаселённа,
над ней столбы застыли часовые,
внутри двора от тополя до клёна
натянуты веревки бельевые.
Поэзия закончилась. Ни песню
не сочинишь, ни горестную оду.
Лишь изморось над крышами, хоть тресни,
да санкции на теплую погоду.
Мой дом выходит окнами на небо –
я на него смотреть предпочитаю,
но Бог давненько в наших сферах не был,
здесь Докинза архангелы читают.
Вот и лежу в миру материальном,
смотрю из незаправленной кровати
на то, что оказалось идеальным:
косяк двери, окно, обогреватель.
Евгений Новиков
Опубликованы работы в Журналах «Знамя», «Арион», «Москва». Миссия – Быть поездом, доставляющим людей в неведомые им города и дали!
Катамаран «Арион»
Бухта гнедая от ночи,
Всадник на ней – Арион,
Короткий, как выстрел в очи,
Пронзительный, как саксофон.
Куда ж ты спешишь, чудик, в небо без звезд, дыша;
Прибой под скалой мочалкой камушки трет, хохоча.
По палубе скачет хмельная, курортнейшая молодежь,
Алая и золотая, гибкая, словно нож.
И рядом – белки кретина, надломленного коньяком,