Поэтическое воображение Пушкина

Хорошо известно, что Пушкин – поэт крайностей и противоречий, для его творческого метода характерны диаметрально противоположные подходы к одной и той же теме. Нет никакого сомнения, что велеречивое стихотворение «Я памятник себе воздвиг…» затрагивает те же духовные вопросы, что и менее громогласные, более личные стихотворения Каменноостровского цикла. И вовсе не удивительно, что такие исследователи, как Слоун и Миккельсон, предложили глубокий, тонкий и творческий анализ мотивов, общих для стихотворения «Я памятник себе воздвиг…» и Каменноостровского цикла; не удивляет и присутствие в нем мощных отзвуков более раннего «Пророка», а также других медитативных лирических стихотворений («Пора, мой друг, пора…», «Странник», «Напрасно я бегу…»), написанных примерно в одно время с циклом. Все эти стихотворения, по сути, затрагивают сходные насущные поэтические проблемы: источник поэтического таланта, природу поэтической оригинальности и подражания, моральную ответственность поэта за свои слова и поступки, будущее творческого наследия поэта. «Я памятник себе воздвиг…» – резкая отповедь чувству завершенности и мыслям о неотвратимости молчания, преследующим Пушкина в Каменноостровском цикле, противовес не только тексту «Когда за городом…», как полагали некоторые ученые[259], но, по сути, и всему циклу в целом. Включение его в Каменноостровский цикл разрушило бы сложную архитектоническую симметрию, которая, как мы видели, является неотъемлемой составляющей красоты и смысла цикла. В стихотворениях цикла Пушкин оттачивает искусство авторского подражания; «Памятник» представляет собой логический завершающий – и противоречивый – шаг в этом процессе: творческое подражание поэта самому себе (пересоздание себя), приводящее к бесконечной, динамичной спирали, вечно отражающей самое себя и не имеющей разрешения. Лишь распознав эту основополагающую оппозицию между «Памятником» и Каменноостровским циклом, мы воспринимаем оба произведения во всей их поэтической силе.

Приложение А Композиция Каменноостровского цикла

Вариант 1 [Измайлов 1954, 1958]

1. «Я памятник себе воздвиг нерукотворный» (21 августа 1836 г.)

2. «Отцы пустынники и жены непорочны» (22 июля 1836 г.)

3. «Подражание итальянскому» (22 июня 1836 г.)

4. «Мирская власть» (5 июля 1836 г.)

5. «Когда за городом задумчив я брожу» (14 августа 1836 г.)

6. «Из Пиндемонти» (5 июля 1836 г.)

Вариант 2 [Фомичев 1986, Давыдов 1993, Давыдов 1999]

1. «Из Пиндемонти» (5 июня 1836 г.)

2. «Отцы пустынники и жены непорочны» (22 июня 1836 г.)

3. «Подражание итальянскому» (22 июня 1836 г.)

4. «Мирская власть» (5 июля 1836 г.)

5. «Когда за городом задумчив я брожу» (14 августа 1836 г.)

6. «Я памятник себе воздвиг нерукотворный» (21 августа 1836 г.)

Вариант 3 [Gillespie 2003]

1. «Из Пиндемонти» (5 июня 1836 г.)

2. «Отцы пустынники и жены непорочны» (22 июня 1836 г.)

3. «Подражание итальянскому» (22 июня 1836 г.)

4. «Мирская власть» (5 июля 1836 г.)

5. «Когда за городом задумчив я брожу» (14 августа 1836 г.)

Приложение Б Примеры симметрии в пяти стихотворениях цикла

Глава 7 «Вот муза, резвая болтунья…»: поэтическая структура как окно в мир игрового этического «двоеречия» [260]

Крамольная поэма Пушкина «Гавриилиада», написанная в южной ссылке в апреле 1821 года, связана с тремя стихотворными фрагментами, которые исследователи обычно рассматривают как лирические посвящения к поэме. Все три фрагмента были сочинены в апреле-мае 1821 года, вероятно в контексте переписки Пушкина с друзьями, хотя нам и неизвестно, были ли эти стихотворения когда-либо отосланы адресатам. Это «Примите новую тетрадь…», «О вы, которые любили…» и «Вот муза, резвая болтунья…». Последний фрагмент и служит предметом моего разбора в данной главе – исследователи обращались к нему редко и преимущественно в связи с текстологией, возможно из-за трудности реконструкции самого текста из пушкинской рукописи. Я предлагаю пристально прочитать текст «Вот муза…», чтобы показать, что озорство и игровая театральность присутствуют здесь не только на уровне содержания. На уровне поэтического языка и структуры, а также некоторых (возможно, случайных) формальных характеристик самой рукописи фрагмент воплощает способность поэта, демонстрируя притворную покорность, сопротивляться принуждению и притеснению и обитать в пространстве мятежной творческой свободы. Кроме того, я покажу, что это стихотворение представляет собой маленький шедевр поэтического «двоеречия», где под кажущейся легкостью скрывается серьезное содержание. Таким образом, фрагмент служит естественным дополнением и своеобразным ключом к «Гавриилиаде» – произведению, которое также на первый взгляд кажется просто пикантной шуткой, но, по сути, вступает в опасную игру, нарушающую религиозные, социальные, сексуальные и политические нормы и запреты[261].