Предметно-телесному в общем чеховском понимании человека принадлежит огромная роль. Что самое ужасное, когда «старик кончает жизнь»? «Болезни, холод, одиночество» (о Д. В. Григоровиче. – II, 170). Характерен сам порядок перечисления, как значащ он в тысячекратно цитированном письме к Плещееву от 4 октября 1888 года, где Чехов говорит о своем «святая святых»: «…человеческое тело, здоровье, ум, талант, вдохновение, любовь и абсолютнейшая свобода…»
Не меньше внимания, чем природным феноменам, отдается роли рукотворных предметных явлений в жизни человека. В «Скучной истории» есть такой пассаж: «Ветхость университетских построек, мрачность коридоров, копоть стен, недостаток света, унылый вид ступеней, вешалок и скамей в истории русского пессимизма занимают одно из первых мест на ряду причин предрасполагающих…» Кому еще пришло бы в голову в историю русского пессимизма
В российской действительности он постоянно отмечал грязные лестницы, несвежие скатерти в трактирах, захламленные мостовые. Обо всем этом он писал еще в юности в «Осколках московской жизни». Его внимательность к гигиенической стороне жизни удивительна. На что он обращает внимание на площади Св. Марка в Венеции? Что она «чиста, как паркет»! (IV, 202).
В широко известном письме к брату Николаю (март 1886 г.) Чехов излагает свою этическую программу. Речь идет о свободе человеческой личности, оскорбительности лжи, сострадательности и проч. – вещах, которые можно найти в любом сочинении, посвященном нравственным проблемам. Но совершенно неожиданно в этот ряд включаются
Существеннейшее место детали общегигиенического свойства занимают в чеховской оценке современной интеллигенции: «Вялая, апатичная, лениво философствующая, холодная интеллигенция <…> которая не патриотична, уныла, бесцветна, которая пьянеет от одной рюмки и посещает пятидесятикопеечный бордель <…>. Вялая душа, вялые мышцы, отсутствие движений, неустойчивость в мыслях <…>. Где вырождение и апатия, там половое извращение, холодный разврат, выкидыши, ранняя старость, брюзжащая молодость, там падение искусств, равнодушие к науке, там несправедливость во всей своей форме» (письмо Суворину от 27 декабря 1889 г.; ср. в «Записных книжках»: «Интеллигенция никуда не годна, потому что много пьет чаю, много говорит, в комнате накурено, пустые бутылки…» – 17, 100). Блестящей художественной разработкой этой темы является чеховский очерк «В Москве» (1891).
Это понимание теснейшей связи человека как с вещно-рукотворным, так и вещно-природным составляло трагическую подоснову и чеховского искусства, и его личного мироощущения. Он понимал: человек не находится в союзе с природою, враждебен ей, тюрьмы, палаты № 6, Сахалин противны телесной и духовной сути людей, его современника окружают уродливые здания и угнетающие интерьеры, копоть заводов и отвратительные дороги. И он тосковал по гармонии с природой, когда человек понимает и бережет ее, а она верой и правдой служит ему, тосковал по дружественному, созданному человеком вещному миру, когда людей окружают не грязь и уродство, а изящные предметы, «не оскорбляющие эстетики».
Но путей спасения, освобождения личности Чехов искал не в руссоистско-толстовских идеях возврата к природе и опрощения, но в развитии культуры, науки, медицины, демократических преобразованиях. Это был просветитель, среди форм жизни пристальное внимание уделявший окружающей природной и рукотворной среде, настаивавший на активном ее преобразовании-улучшении в масштабах всей страны и планеты, ощущавший эту работу как глобальную стратегию недалекого будущего.