Поэтика Чехова. Мир Чехова: Возникновение и утверждение

На углу прилавка всегда лежал «Азовский вестник» вверх четвертой страницей – с объявлениями. Почти ежедневно в нем можно было прочесть, что «по причине окончательного прекращения торговли» распродаются «обои, бордюры и багет, сигары гаванские и рижские, платки батистовые, вуали, тюль, галстухи, стулья венские, мельхиоровые вазы для блинов, американские швейные машины фабрик Вильсона и Виллера, а также Зингера и Гове, петролеум настоящий очищенный в жестянках…».

Или – о поступивших в продажу настоящих английских, французских и польских сукнах, трико, драпо, фланели, баржета, фая, сисильена, о том, что есть в большом выборе французский перкаль, коломенко, разноцветный репс, сарпинки полушелковые, поплин гладкий и экосе, парусина и равендук, полотно настоящее биелефельдское, что объявляется необыкновенно дешевая распродажа, где вниманию гг. покупателей предлагаются тканевые одеялы, одеялы касторовые и байковые, пикейные покрывала, персидские ковровые шали, бомазей, кошениль и проч.

«6 кофт из нансу; 6 пар панталон из того же полотна и столько же пар из английского шифона; 6 юбок из мадаполама с прошивками и обшивками; пеньюар из лучшей батист-виктории; 4 полупеньюара из батист-виктории; 6 пар панталон канифасовых». Этот списочек – уже из Чехова, из его юморески «Руководство для желающих жениться» (1885).

Невольник-сиделец лавки с вошедшей в русскую литературу вывеской «Чай, сахар, кофе, мыло, колбаса и другие колониальные товары» в детстве был обречен на постоянное принудительное наблюдательство.

Он не только смотрел. Он слушал. Лавка в провинции – это своеобразный клуб, куда приходят узнать новости, поговорить. Заведение П. Е. Чехова играло эту роль тем более успешно, что выполняло еще и функции «ренскового погреба», где можно было выпить рюмку водки и стакан сантуринского. Мимо юного Чехова проходила вереница лиц всех сословий, общественных групп и профессий в той обстановке, где они, не стесняясь, могли обсудить свои профессиональные и прочие дела. Они говорили.

8

Таганрог был разноязык. В нем жили греки, армяне, итальянцы, евреи, немцы, поляки, румыны. И сама русская речь в нем была пестра, многодиалектна: в ней причудливо сочетались черты южновеликорусского наречия, украинизмы, варваризмы, имеющие истоком самые неожиданные языки.

Чехов не слышал той образцовой русской речи, которую с младенчества впитывали Тургенев, Толстой, Лесков, Бунин. От многих местных речевых влияний он потом должен был освобождаться. Но необработанная и красочная речевая лавина была неистощимым кладезем выражений, речевых ситуаций, слов профессиональных языков.

Столь же рано (и столь же принудительно) Чехову пришлось окунуться и в стихию церковнославянского языка – обязательным посещением вечерни и заутрени (сначала – с нянькою), слушанием акафистов дома, еженедельным чтением Евангелия и Псалтыри, пением в церковном хоре. Отец, П. Е. Чехов, во всем, что относилось к церковным службам, «был аккуратен, строг и требователен. Если приходилось в большой праздник петь утреню, он будил детей в два и в три часа ночи и, невзирая ни на какую погоду, вел их в церковь <…>. Ранние обедни пелись аккуратно и без пропусков, невзирая ни на мороз, ни на дождь, ни на слякоть и глубокую вязкую грязь немощеных таганрогских улиц. А как тяжело было вставать по утрам для того, чтобы не опоздать к началу службы!.. По возвращении от обедни домой пили чай. Затем Павел Егорович собирал всю семью перед киотом с иконами и начинал читать акафист Спасителю или Богородице <…>. К концу этой домашней молитвы уже начинали звонить в церквах к поздней обедне»[706]. Вместе с отцом шли и к поздней обедне. Вечером, после всенощной, дома надо было на сон грядущий читать еще «правила». Идеалом Павла Егоровича был афонский устав; детям все это было тяжело. Глубокое знание церковной гимнографии, удивлявшее современников и отразившееся в творчестве, досталось не по своей воле.

Но – чудное дело! – когда в гимназии Антон Чехов начал изучать закон божий, этот предмет стал любимейшим, а сам Чехов – одним из лучших учеников законоучителя о. Покровского, обессмертившего себя придуманным своему ученику прозвищем Чехонте.

Протоиерей Ф. П. Покровский вышел младшим кандидатом из Киевской духовной академии в 1857 году[707] и вскоре получил место настоятеля Таганрогского собора, а в 1865 году был назначен законоучителем в Таганрогскую первую мужскую гимназию. В академии он получил широкую философскую подготовку и любил в разговоре щегольнуть именами философов не только духовных. У него был прекрасный низкий баритон (в юности он готовился к карьере оперного певца), и на его службы в соборе стекался весь город. Был он прекрасным оратором, не чужд был литературных интересов. На уроках священной истории говорил о Гёте, Шекспире, Пушкине, Лермонтове, от него впервые гимназисты слышали имена некоторых современных писателей. На отпевании Н. В. Кукольника он произнес большую речь, в которой излагал литературную биографию покойного.