Поэтика Чехова. Мир Чехова: Возникновение и утверждение

Проза Чехова мелодически организована, иногда почти по законам поэтической речи. Одною из самых заметных интонационных фигур его синтаксиса является своеобразная трехчленная фраза: «В каждом темном тополе, в каждой могиле чувствуется присутствие тайны, обещающей жизнь тихую, прекрасную, вечную. От плит и увядших цветов, вместе с осенним запахом листьев, веет прощением, печалью и покоем» («Ионыч», 1898). Один из самых тонких исследователей Чехова, А. Б. Дерман, полагал, что строй этих фраз отдаленно напоминает читателю «строй наиболее печальных мест из церковных молитв <…>: „идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание“ <…>. Чехов, как никто из русских писателей, знал церковную службу; соответственные детские ассоциации печального и трогательного звучания могли бессознательно привести его к указанному ритму <…>. Но возможно и даже более естественно предположить, что он вполне сознательно заимствовал этот, сам по себе очень музыкальный ритм из церковных мотивов»[710].

С детства Чехов наблюдал одно любопытное явление русского речевого обихода – проникновение в городскую и крестьянскую полукультурную среду книжных слов и выражений. Этот процесс начался давно. Как указывает В. Виноградов, еще в начале XIX века «торжественная устная и письменная речь грамотных купцов, мещан, дворовых вообще была склонна к своеобразной книжно-вульгарной риторике, иногда с церковным или канцелярским налетом»[711]. Этот феномен запечатлели еще А. А. Бестужев-Марлинский и Гоголь. В своих «Солдатских досугах» В. И. Даль приводил примеры из реальных документов, написанных любителями «ученого» стиля: «Потолок <…> прострелен дырою, имея действие свое при напряжении на север». Язык таких грамотеев, бывалых людей, нахватавшихся вершков книжной образованности, изображали А. Н. Островский, Н. С. Лесков, П. И. Мельников-Печерский, Г. И. Успенский.

Характеристику такого рода «красноречия» дает Н. Г. Помяловский в незавершенном очерке «Поречане» (1863): «Оно состояло в уменье подбирать хорошие слова, вроде салон, паперимент, пришпект и т. п. Подслушав в городе <…> или вычитав в газете хитрое, нерусское слово, поречанин пускал его в ход в своем селении. Это слово в устах поречанина совершенно переменяло свой настоящий смысл». В связной речи это выглядело так: «От нас салон-с вам» или «Приходит ко мне и презентует: – Ты Иван Семенов Огородников?» «Подожди же, я тебе, значит, и устрою паперимент». Выразительные примеры из речей жителей подгородной деревни, «ушаковцев», приводит Н. Успенский: «Я делаю ему такую апробацию: никакой, братец, в тебе нет фертикулярности»; «Ты должон понимать, на какой ты стоишь вакации» («Ивановская ярмарка», 1885). Хорошо эту речь знал Н. А. Лейкин. «„Скоро он встанет?“ – спросил Стукин. – „Как термин настоящий для них наступит, так и встанут“» (Н. Лейкин. «Стукин и Хрустальников». СПб., 1886).

Многочисленные примеры изображения этого феномена находим в сатирических журналах 60-х годов. Управляющий из дворовых пишет своей возлюбленной: «Непобедимая в страсти предмет мой любезнейшая фиялка Агафья Сампсоновна! Вы есть ужасающая критика моей к вам чувствительности и насмешка моего сердца. Я думаю и помышляю всеми средствиями, что любовь моя не принесет вам никакого бесчестия и никакой морали. <…> Я часто нередко и поневоле иногда кажусь меланхоликом и с зверским видом, но обязанность службы сердца моего того требует с половиною признательностью чувствия» (И. В. Селиванов. «Горничная». – «Развлечение», 1859, № 11; перепеч. за подписью NN без указ. источника: «Стрекоза», 1878, № 31).

В юмористических журналах 70–80-х годов фигура писаря, приказчика, конторщика, затронутого просвещением и своеобразно перетолковывающего книжную речь, – одна из самых распространенных литературных масок. Прибегали к ней и авторы юморесок таганрогских газет времен чеховского детства.

Образчики подобного стиля Чехов видел и ближе: так писал его дед, Е. М. Чехов, не без витиеватости на письме выражался и отец. Эту манеру любили пародировать братья Чеховы: «Царица души моей, дифтерит помышлений моих, карбункул сердца моего…» (Н. П. Чехов – Л. А. Камбуровой, 23 сентября 1880 г. – Отдел рукописей ГБЛ).