Поэтика Чехова. Мир Чехова: Возникновение и утверждение

Строгий фильтр проходят церковнославянизмы. Если у раннего Чехова они традиционно применялись как контрастная краска, то теперь из них выбираются слова лишь церковнославянские по происхождению, а реально давно укоренившиеся в русском литературном языке и не обладающие резкой стилистической выраженностью. «…Они были склонны к мечтаниям и к колебаниям в вере, и почти каждое поколение веровало как-нибудь особенно <…> сын и оба внука <…> ходили в православную церковь, принимали у себя духовенство и новым образам молились с таким же благоговением, как старым; сын в старости не ел мяса и наложил на себя подвиг молчания, считая грехом всякий разговор <…> совратилась и сестра Аглая…» («Убийство»).

Эффект лексической невыделенности очень наглядно виден на примере использования в языке повествователя речений, характеризующих определенный социальный уклад. Акад. А. С. Орлов отмечал такие речения в рассказе «В овраге» (1900), репрезентирующие крестьянский и мещанский быт: «сын женится, чтобы дома была помощница»; «пришли бабы величать»; «пошел по торговой части»; «уже пожилую, но красивую, видную»[716]. Такие слова в предшествующей традиции всячески подчеркивались в тексте.

У Чехова же слова эти не выбиваются сильно из авторского повествования, их ассимилировавшего, давая лишь некий едва ощутимый чуждый стилистический колорит.

Важная роль в создании этого эффекта принадлежит структуре чеховского повествования.

Отсутствие активного (и тем более персонифицированного) повествователя препятствовало лингвистической корректировке вводимых нелитературных выражений (вроде тургеневской «как у нас в Орле говорится») и заставляло изыскивать более органические средства ввода.

Общепризнана мысль о возросшем влиянии на русский литературный язык и язык художественной литературы второй половины XIX века журнально-публицистических и газетных стилей[717]. В повествовательную речь литературы они проникали главным образом посредством авторских публицистических и философских рассуждений, занимавших большое место в дочеховской традиции. Чеховский стиль чужд прямой публицистичности, и общественно-политические, философские, естественно-научные и прочие лексико-синтаксические явления журнально-газетного языка могли оказаться там лишь в очень трансформированном виде.

Одной из новаторских черт чеховской структуры повествования было слияние в нем ранее традиционно разделяемых описания, рассуждения, событийного изложения. Такое слияние было возможно только во взаимодействии с принципом невыделенности отдельных единиц в общем повествовательном потоке.

Итак, в отличие от литературных предшественников Чехова в его авторской речи «чуждые» слова даются не в резкой стилистической маркированности, не выпячиваются над ровной повествовательной поверхностью, но подгоняются заподлицо с нею. Чужое слово сплошь и рядом включается в повествование, но даже не в формах несобственно-прямой речи, а лишь образует тонкий стилистический налет. Утверждается идея благозвучия, мелодики, гармонии речи, отчетливости и сжатости синтаксического выражения («беллетристика должна укладываться сразу, в секунду» – VIII, 259).

Эти принципы организации повествования оказали большое влияние не только на язык художественной литературы, проторив одну из магистральных дорог русской прозы, но и на русскую литературную речь в целом. Была поставлена задача простого, ясного, «ровного» стиля публицистического и научного изложения, не чуждающегося эмоционально-экспрессивных элементов, но включающего их в приглушенном, согласованном, отшлифованном виде.

Получив из таганрогского детства столь пестрое языковое наследство и постоянно «обогащая свой прелестный, разнообразный язык отовсюду: из разговоров, из словарей, из каталогов, из ученых сочинений, из священных книг»[718], Чехов создал стиль, ставший образцом художественной упорядоченности, речевой дисциплины и гармонической ясности.

Детство в российском захолустье, волею судеб постоянно ощущавшем ветер иной жизни, детство в сонной провинции, пронизываемой токами европейской энергии и задеваемой краем мирового искусства, детство и отрочество между душной лавкою и морем, коридорами гимназии и бесконечною степью, чиновно-казенным укладом и бытом вольных хуторян, жизнь, которая так естественно показывала значение того природно-вещного окружения, в которое погружен человек, – все это готовило и обещало необычно целостное, вещно-универсальное, открытое художественное восприятие мира.

9

Знакомство с естественными науками кладет на словесников какой-то особый отпечаток, который чувствуется и в их методе, и в манере делать определения, и даже в физиономии.

А. Чехов