Поэтика детектива

Пребывая в нерешительности, Жевинь посмотрел на своего собеседника. Конечно же, Флавьер хорошо знал, что останавливает Жевиня, ведь по натуре тот был и остался человеком недоверчивым. Флавьер помнил его все таким же. Еще пятнадцать лет назад, в студенческие годы, когда они вместе учились на юридическом факультете, Жевинь был рассудительным, готовым излить свои чувства и вместе с тем в глубине души напряженным, смущенным и несчастным. И несмотря на то что минуту назад при встрече он распростер объятия и воскликнул: «Роже, старик, как я рад вновь увидеть тебя!» – Флавьер тем не менее инстинктивно ощутил едва заметную неловкость, некоторую принужденность и натянутость в том, что его сокурсник по университету суетился несколько больше, чем следовало бы, да и смеялся он несколько громче. Ему так и не удалось изжить в себе свои привычки за минувшие пятнадцать лет, которые изменили внешний облик их обоих. Жевинь стал почти лысым, и подбородок его отяжелел, брови порыжели, а возле носа появились веснушки. Флавьер тоже выглядел уже не так, как прежде, он знал, что после того неприятного случая похудел и сгорбился, а из-за опасения, что Жевинь поинтересуется, почему он, сдав экзамен на работу в полиции, все же стал адвокатом, его ладони покрылись холодным потом[135].

В принципе, данный пассаж – как и ряд других, ему аналогичных – содержит определенные ключи к разгадке тайны (хотя о самой тайне мы еще не знаем). Флавьер делает верные наблюдения, но неправильно толкует то, что видит; если мы встаем на его точку зрения (а авторы явно на это рассчитывают), то принимаем предлагаемое ложное толкование. Таким образом, Буало-Нарсежак соблюдают правила так называемой «честной игры». Но делают они это, расшатывая структуру жанра. Приведенный фрагмент романа содержит некоторый сюжетный подвох – впоследствии читатель должен будет воспринять эти же факты под другим углом зрения. Когда мы читаем детектив, то знаем, что подвохи будут. Но никто не ожидает сюжетных неожиданностей, читая, например, «Госпожу Бовари». Между тем Буало-Нарсежак перемежают изложение детективной загадки описаниями психологии героя, выполненными именно в духе Флобера или, скажем, Толстого.

Перегруженность книги психологией – перегруженность с точки зрения выбранного жанра – очевидна. Более того, речь идет не только о перегруженности психологией, но и о смешении разных, если можно так выразиться, жанровых интонаций. Борхес имел право иронизировать над гипотетическим читателем, который стал бы читать «Дон Кихота» как детектив. Но не менее спорным является рассказывание детектива в манере «Утраченных иллюзий» или «Войны и мира»[136].

Скажем два слова о причинах такой писательской стратегии. Французский детектив (или произведения, считающиеся детективами) начал страдать психологизмом после Первой мировой войны. При этом болезнью оказались захвачены писатели, дебютировавшие после (условно говоря) 1918 г. Такие авторы, как Гастон Леру, Морис Леблан или Марсель Аллен, остались верны себе[137]. Но более молодые беллетристы, судя по всему, начали испытывать своеобразный комплекс неполноценности. (К слову, отметим, что тем же недостатком страдала советская беллетристика 60-70-х годов.) Развлекательные романы расхваливались не за то, что они занимательны или (в случае детектива) предлагают читателям хитроумную загадку, а за то, что они «психологичны» или «социальны». Именно эта странная застенчивость обусловила популярность Сименона. Она же наложила серьезный отпечаток на произведения Буало-Нарсежака, многие из которых, впрочем, все же могут быть отнесены к детективному жанру.