Поэтика и семиотика русской литературы

Очень своеобразно через фамилию связан с водой Лужин. Фамилия здесь говорит о фактическом отсутствии духовной глубины, а стало быть, и вертикали в целом. Интересно, что в том же варианте мотив воды в «Бесах» постоянно сопровождает Ставрогина: Достоевский часто рисует его шагающим по лужам.

Что касается Раскольникова, то помимо всего сказанного необходимо заметить, что приведенные в начале статьи слова Юнга («Когда улетучивается принадлежащее нам по праву родства наследство, тогда… наш дух спускается со своих огненных высот. Обретая тяжесть, дух превращается в воду, а интеллект с его люциферовской гордыней овладевает престолом духа») кажутся характеризующими именно путь главного героя романа «Преступление и наказание». Борьба духа и интеллекта отражена, согласно системе взглядов Достоевского, и в имени Раскольникова: Родион, Родя – от древнейшего верховного славянского бога Рода; Романович – Рома, Рим, колыбель рациональной, по Достоевскому, западной культуры. Через группу однокоренных слов имя героя оказывается связанным с мотивом воды и мистериальным прасюжетом – родник, рождение как выход из вод и восхождение к духу. Не случайно вариант последнего слова звучит в завершающих фразах романа: «Но тут уж начинается новая история, история постепенного обновления человека, история постепенного перерождения его, постепенного перехода из одного мира в другой…».

Возвращение Раскольникова к самому себе в финале романа, движение его к Христу через единение с Соней приводят к трансформации мотива воды в эпилоге. Последний раз мотив в параллели с мотивом солнца звучит в сцене, когда выздоровевший Раскольников ясным днем сидит на берегу пустынной и широкой реки: «С дальнего другого берега чуть слышно доносилась песня. Там, в облитой солнцем необозримой степи, чуть приметными точками чернелись кочевые юрты. Там была свобода и жили другие люди, совсем не похожие на здешних, там как бы самое время остановилось, точно не прошли еще века Авраама и стад его». Здесь Раскольников смотрит уже не в воду, а поверх воды, открывая для себя связь времен в единой бесконечной цепи. Завершенность этой сцене и развитию мотива воды в романе придает присутствующий здесь мотив берега, ДРУГОГО берега, с временем Авраама и стад его, берега веры, который был прогностически задан Порфирием Петровичем: «…а вы лукаво не мудрствуйте; отдайтесь жизни прямо, не рассуждая; не беспокойтесь – прямо на берег вынесет и на ноги поставит».

Тактильные образы в лирике Тютчева

Принято считать, что Тютчев являет собой тип художника, в котором прежде всего представлено, по выражению Фета, «духа мощного господство». Слово «дух» становится в этом случае ключевым, что вполне сопрягается с многочисленными суждениями писателей, философов, филологов о силе мысли, нашедшей выражение в лирике поэта. Этой общепризнанной особенностью его творений во многом обусловлено справедливо отмеченное Р. Г. Лейбовым «тяготение исследователей к построению инвариантной модели мира лирики Тютчева»[231].

Традиционная для русской культуры дихотомия духа и плоти, осложненная их резкой противопоставленностью, подталкивает читателя Тютчева к мысли о некой бесплотности, рационалистичности его творений. Спроецированная на личность поэта, эта мысль находит подтверждение и в его самооценках, и в письмах и воспоминаниях его современников. Приведу лишь единичные наиболее показательные высказывания. Все они принадлежат людям, близким Тютчеву, и порой звучат со ссылкой на него самого. Первые два взяты из писем князя И. С. Гагарина к А. Н. Бахметевой. В письме от 28 октября / 9 ноября 1874 года кн. Гагарин пишет:

Поскольку его дочери желают знать все подробности, мне вспоминается, что в 1834 году, когда я был в Карлсбаде, дошло до меня, что Тютчев был подобран без сознания в Мюнхене, в Хофгартене. Возвратившись в Мюнхен, я спросил его, что это значит. Вот что он отвечал мне: «Однажды ваш дядя пригласил меня на обед; я думал, что к шести часам, и явился в ту самую минуту, когда вставали из-за стола. Поэтому я не обедал. На другой день жены моей не было дома и некому было заказать обед; я обошелся без обеда. На третий день я потерял привычку обедать, но силы мне изменили, и я упал в обморок в Хофгартене»[232].