Поэтика моды

На фоне порицания роскоши ее апологетика выглядит не так внушительно. Мало кто всерьез пытался защитить роскошь и доказать ее связь с благом. Один из самых аргументированных примеров представляет нам писатель XVIII века Оливер Голдсмит в трактате «Гражданин мира, или Письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на Востоке». Роскошь – не порок, а путь к добродетелям, заявляет Голдсмит. «Философы, бичующие роскошь, не понимают, каким благом она оборачивается, – заявляет писатель. – Они, по-видимому, не разумеют, что ей мы обязаны большей частью не только наших познаний, но и добродетелей. Призывы обуздывать наши желания, довольствоваться малым и удовлетворять самые насущные телесные потребности – одно краснобайство, и не лучше ли находить радость в удовлетворении невинных и разумных желаний, нежели подавлять их? Ведь наслаждение гораздо приятнее угрюмого удовольствия» (Голдсмит 1974: 10). Таким образом, Голдсмит приписывает роскоши положительные коннотации, такие как добродетель, невинность, разумность, образование, естественность, наслаждение…

Эффективный способ избавить роскошь от поругания – отделить ее от брата-близнеца, богатства, и вывести на уровень нематериальных ценностей. Такую апологетику часто находим у самих производителей роскоши. Так, итальянский портной Стефано Риччи (Stefano Ricci), о котором упоминалось выше, моделирует свое собственное представление о роскоши, которое он обозначает как «истинная роскошь». Он пишет эссе с характерным названием Luxor. Это произведение вдохновлено путешествием собственно в Луксор, но название города приобретает дополнительный смысл благодаря сходству со словом luxury. В эссе Риччи приводит определение роскоши: «Роскошь – это стакан воды в пустыне, Роскошь – это дружба, Роскошь – это внук, Роскошь – это здоровье» (Ricci 2003: 79). И в этом определении Стефано, человек, который создает роскошь, который украшает галстуки бриллиантами и который продает костюмы, сопоставимые по цене с автомобилем, нарочито избегает ассоциаций роскоши с богатством. Нет, согласно его теории получается, что роскошь – глобальный принцип жизни (стакан воды в пустыне), роскошь – идеальные человеческие отношения (дружба), роскошь – материализованное бессмертие (внук) и, наконец, роскошь – главное условие человеческого существования (здоровье). Весь этот понятийный ряд отрицает определение роскоши как излишества, ненужного или вредного, излишества, которое не каждый может себе позволить. Роскошь полезна, насущна, моральна, роскошь – синоним жизни и блага… Бедность же, если следовать логике, – синоним смерти (без воды в пустыне умирают), одиночества (без дружбы и без внука), старости (без здоровья). Так что нищие духом вовсе не блаженны – таково искушение роскоши, попирающей идеалистичное понятие Блага и заменяющей его материалистичными благами, возведенными в ранг метафизики.

Роскошь метафизична. Она один из полюсов мироздания, лишенный негативной или позитивной окраски, – вот еще один путь для апологетики этого явления, который мы найдем у Эриха Фромма. Немецкий философ выделяет два ключевых способа человеческого существования: иметь и быть. Вся философия, вся мораль мечется между обладанием и бытием. Фромм говорит о перекосе современного ему общества в сторону «быть» как о естественном процессе, заявившем о себе с того момента, как возникла частная собственность, и ставит понятие роскоши вне морали, вне понятий добра или зла (Фромм 2000).