Поэтика пространства

Как трудно в точности определить место великих ценностей бытия и не-бытия! Где искать первопричину тишины – в величии не-бытия или во всевластии бытия? Тишина бывает «глубокой». Но где первопричина ее глубины? В мире, где молятся еще не родившиеся источники, или в сердце человека, который много страдал? И на какой высоте бытия должны открыться уши, которые слушают?

Что до нас, то мы, философы прилагательного, запутались в диалектике глубокого и большого; бесконечно малого, которое придает глубину, или большого, которое расширяется, не ведая пределов.

Каких бездонных глубин бытия достигает диалог Виолены и Мары в «Благовещении» Клоделя! Всего несколькими словами он связывает воедино онтологию невидимого и неслышимого.

ВИОЛЕНА (слепая). Я слышу…

МАРА. Что ты слышишь?

ВИОЛЕНА. Как окружающее существует вместе со мной.

Образ здесь настолько глубок, что следовало бы посвятить долгие размышления миру, который существует в глубине благодаря своей звучности, миру, все существование которого, похоже, сводится к существованию голосов. Такое хрупкое и преходящее явление, как голос, может свидетельствовать о самых впечатляющих аспектах реальности. В диалогах Клоделя – мы могли бы без труда привести множество подобных примеров – можно найти доказательства существования некоей реальности, соединяющей вместе человека и мир. Но до того, как заговорить, надо услышать. И мало кто умел вслушиваться лучше, чем Клодель.

XIII

Итак, мы узнали, что в величии бытия соединяются вместе трансцендентность видимого и трансцендентность слышимого. Чтобы указать на самую простую особенность этой двойной трансцендентности, приведем смелое высказывание поэта[152]:

Я слышал, как закрываю глаза, как снова открываю

их.

Каждый одинокий мечтатель знает, что с закрытыми глазами слышишь по-другому. Кто из нас не прикрывал тремя пальцами сомкнутые веки, когда надо было как следует подумать, вслушаться в свой внутренний голос, написать ключевую фразу, которая должна выразить «суть» нашей мысли? В такие мгновения ухо знает, что глаза закрыты, знает, что вся ответственность человека мыслящего, человека пишущего переходит к нему. А когда откроются глаза, можно будет расслабиться.

Но кто расскажет, какие грезы мы видим с закрытыми глазами, какие с полузакрытыми, какие с широко открытыми? Какие частицы реального мира необходимо сохранить в себе, чтобы открыться той или иной трансцендентности? В написанной более века назад книге Моро, которую мы уже цитировали, сказано вот что: «Некоторым больным в бодрствующем состоянии достаточно просто опустить веки, чтобы у них возникли зрительные галлюцинации». Далее Жак-Жозеф Моро приводит цитату из Байарже и добавляет: «Опускание век вызывает не только зрительные, но и слуховые галлюцинации».

Какие грезы пробуждаются во мне, когда я объединяю наблюдения многоопытных старых врачей с впечатлениями такого чуткого поэта, как Луи Массон! Как обострен его слух! С каким мастерством использует он машины, управляющие грезой – зрение и слух, ультразрение и ультраслух, параллельное зрительно-слуховое восприятие.

А другой поэт учит нас, если можно так выразиться, слушать, как мы слышим:

«Слушай, прислушивайся. Не к моим словам, а к смятению, которое поднимается в тебе, когда ты себя слушаешь»[153]. В этой строке Рене Домаль определяет отправную точку феноменологии глагола «слушать».

Принимая как надежный источник все материалы, связанные с фантазией и грезами, в которых часто встречается словесная игра, игра с самыми мимолетными впечатлениями, мы еще раз подчеркиваем: мы намерены ограничиться лишь поверхностным уровнем. Мы исследуем лишь тонкий слой рождающихся образов. Наверно, самый хрупкий, самый неустойчивый образ способен вызвать глубокое душевное волнение. Но для того, чтобы выявить метафизику всех запредельных областей нашей чувственной жизни, понадобилось бы исследование совсем другого рода. В частности, только для того, чтобы установить, как тишина синхронно воздействует на время человека, его речь и его бытие, потребовалась бы объемистая книга. Такая книга уже написана. Это работа Макса Пикара «Мир тишины»[154].

Глава восьмая Необъятность сокровенного

Мир велик, но внутри нас

он глубок, как море.

Рильке

На просторе меня всегда охватывало

безмолвие.

Жюль Валлес. Дитя

I

Необъятность – это, можно сказать, одна из философских категорий грезы. Наверно, нашу грезу подпитывают самые разные зрелища, но в основном, в силу некоей врожденной наклонности, она созерцает величие. И созерцание величия вырабатывает настолько специфическую позицию, вызывает настолько необычное состояние души, что греза выводит мечтателя за пределы ближнего мира, к пределам мира, отмеченного знаком бесконечности.