Для того, кто готов воспринимать космизм образов, очевидно, что образ птицы, центральный образ в стихотворении Рильке, – тот же самый образ, который мы встречаем на странице Мишле. Только он выражен в другом регистре. Круглый крик круглого существа превращает небо в купол. И в округлившемся пейзаже всё словно бы отдыхает. Круглое существо распространяет круглоту, оно распространяет покой, свойственный всякой круглоте.
А какой дивный покой нисходит на мечтателя, завороженного звучанием слов, при слове «круглый»! Как безмятежно оно округляет наш рот, губы, само бытие нашего дыхания! Философ, верящий в поэтическую сущность слова, обязан сказать и об этом. А какая это радость для профессора – начать лекцию по метафизике, отказавшись от всех прежних
Однако давайте вернемся к более скромным, менее незыблемым проявлениям круглоты.
V
Иногда существует некая форма, которая отмечает своим знаком первые грезы и направляет их. Для художника дерево мыслится как нечто круглое. Но поэт продолжает эту грезу, глядя с более высокой точки. Он знает: всё, что обособлено, принимает круглую форму. Во «Французских стихотворениях» Рильке именно так живет, именно таким являет себя орешник. Здесь, над одиноким деревом, средоточием мира, небо, как и в предыдущем стихотворении, округляется куполом по закону космической поэзии.
Разумеется, поэт видит всего лишь одинокое дерево на равнине; сейчас ему не приходит на память мифический мировой ясень Иггдрасиль, который сам по себе целый космос, поскольку он соединяет небо и землю. Но воображение круглого бытия следует собственному закону: поскольку орешник, по словам поэта, «круглится горделиво», он может вкушать «весь свод небес целиком». Мир, объемлющий круглое существо, сам становится круглым.
И от строки к строке стихотворение вырастает, его бытие ширится. Орешник – живой, он мыслит, он устремлен к Богу:
Смогу ли я когда-нибудь найти более убедительный документ по феноменологии бытия, которое утверждает себя и одновременно развивается, обретая круглую форму? Дерево Рильке, простирая все дальше свои зеленые ветви, распространяет круглоту, отвоеванную у случайностей формы и опасных капризов движения. Здесь у становления тысячи форм, тысячи листьев, но бытие не распыляется: если бы я смог собрать в одной огромной коллекции все образы бытия, все эти разноликие, переменчивые образы, которые, однако, наглядно показывают нам неизменность бытия, то дерево Рильке открыло бы решающую главу в моем альбоме конкретной метафизики.