Поэтика за чайным столом и другие разборы

Как право дуть из всех отверстий, Сквозь все — колоть <…> Был ветер пьян, — и обдал дрожью <…> Ремнями хлещущего шквала…

(«Матрос в Москве»)

Напрашивается мысль, что Пастернак внутренне воспринимал «Матроса в Москве» как свой собственный, более подлинный вариант блоковской поэмы, как бы замещающий и вытесняющий ее — во всяком случае, в рамках его поэтического видения мира^[36].

Я4242жмжм, или формальные ключи к «Матросу в Москве»^[37]

Я увидал его, лишь только                              Трактиром пахли на Галерной,

      С прудов зиме                                                   Песком, икрой.

Мигнул каток шестом флагштока

      И сник во тьме.                                         Москва казалась сортом щебня,

                                                                               Который шел

Был чист каток, и шест был шаток,                  В размол, на слом, в пучину гребней,

      И у перил,                                                         На новый мол.

У растаращенных рогаток,

      Он закурил.                                               Был ветер пьян, — и обдал дрожью:

                                                                               С вина — буян.

Был юн матрос, а ветер — юрок:                      Взглянул матрос (матрос был тоже,

      Напал и сгреб,                                                   Как ветер, пьян).

И вырвал, и задул окурок,

      И ткнул в сугроб.                                      Угольный дом напомнил чем-то

                                                                                Плавучий дом:

Как ночь, сукно на нем сидело,                       За шапкой, вея, дыбил ленты

      Как вольный дух                                                 Морской фантом.

Шатавшихся, как он, без дела

      Ноябрьских мух.                                       За ним шаталось, якорь с цепью

                                                                                Ища в дыре,

Как право дуть из всех отверстий,                   Соленое великолепье

      Сквозь все — колоть,                                           Бортов и рей.

Как ночь, сидел костюм из шерсти

      Мешком, не вплоть.                                  Огромный бриг, громадой торса

                                                                                Задрав бока,

И эта шерсть, и шаг неверный,                        Всползая и сползая, терся

      И брюк покрой                                                    Об облака.

Москва в огнях играла, мерзла,                       В разгоне свищущих трансмиссий,

      Роился шум,                                                       Едва упав

А бриг вздыхал, и штевень ерзал,                   За мыс, кипит опять на мысе

      И ахал трюм.                                                      Седой рукав.

Матрос взлетал и ник, колышим,                     На этом воющем заводе

      Смешав в одно                                                    Сирен, валов,

Морскую низость с самым высшим,                 Огней и поршней полноводья

      С звездами — дно.                                               Не тратят слов.

                     * * *                                           Но в адском лязге передачи

                                                                                 Тоски морской

Как зверски рявкать надо клетке                     Стоят, в карманы руки пряча,

      Такой грудной!                                                    Как в мастерской.

Но недоразуменья редки

      У них с волной.                                         Чтоб фразе рук не оторвало

                                                                                 И первых слов

Со стеньг, с гирлянды поднебесий,                 Ремнями хлещущего шквала

      Почти с планет                                                     Не унесло.

Горланит пене, перевесясь:

      «Сегодня нет!»

В предыдущей статье я ограничился содержательной интерпретацией сюжета этого стихотворения, лексики и тропики, а также переклички с «Двенадцатью» Блока — на фоне непосредственного исторического, биографического и поэтического контекста. Вне поля зрения осталась собственно формальная проблематика: роль избранных автором размера, строфики, жанра и речевого модуса. Об этой стороне текста — «музыке», на которую положено его «содержание», — и пойдет речь.

I

«Матрос в Москве» (ММ)^[38] написан урегулированным разностопным ямбом — четверостишиями перекрестной рифмовки AbAb, в которых четырехстопные женские строки чередуются с двустопными мужскими: Я4242жмжм. Это очень прозрачная, но сравнительно редкая форма. Специальных работ о ней и ее семантическом ореоле я не нашел и буду опираться на собранный мной корпус примеров — шесть десятков стихотворений (около полутора тысяч строк), написанных за сто с небольшим лет, начиная с В. А. Жуковского и П. А. Катенина, в том числе такими важными предшественниками Пастернака, как Лермонтов, Фет и Блок, и кончая самим Пастернаком и некоторыми его современниками.

При рассмотрении смыслового потенциала всякой, тем более столь специфичной стиховой формы релевантен (рассуждая в духе идей, восходящих к [Тарановский 2000 [1963]) как ее органический аспект — структурный рисунок, предрасполагающий к тем или иным иконическим интерпретациям, так и аспект конвенциональный — ее место в поэтической традиции, очерчивающее круг коннотаций, освященных каноном.