178. СПВ, 1812, № 1, с. 51. Печ. по Сатиры, с. 22. Сатира Милонова направлена против целого ряда литераторов как из лагеря шишковистов, так и примыкавших к группе карамзинистов или не входивших ни в ту, ни в другую группировку. Расшифровка ряда имен сделана Г. В. Ермаковой-Битнер (Поэты-сатирики, с. 714–716, см. также: Д. И. Хвостов, Записки о словесности, ЛА, с. 378). Однако иногда Милонов, стремясь к обобщению, сознательно затруднял истолкование того или иного сатирического портрета как изображения конкретного лица и давал одному прототипу несколько пародийных имен. Сатира вызвала ряд эпиграмм в «Улье» (см. примеч. 183).
179. ОЗ, 1854, № 11, отд. 2, с. 45. Текст приводится в воспоминаниях С. П. Жихарева, который характеризует его как «шуточный экспромт Н. Ф. Грамматину по случаю попытки его отдать на театр какую-то комедию, переведенную из Гольдони» (Жихарев, с. 626).
180. BE, 1811, № 9, с. 12. Печ. по Сатиры, с. 74.
181. BE, 1811, № 19. с. 176, с примеч. «Подражание Томсону». Печ. по Сатиры, с. 60. Стихотворение характерно как наиболее полное сочетание основных элементов предромантической элегии. От этой традиции отправлялся, сознательно ее переосмысляя, Пушкин в элегии «Когда за городом, задумчив, я брожу…».
182. BE, 1811, № 19, с. 180. Печ. по Сатиры, с. 32. Перевод второго эпода Горация «Beatus ille qui procul negotis». Стихотворение это, по традиции, идущей от Тредиаковского, неоднократно привлекало русских поэтов XVIII — начала XIX в. поэтизацией крестьянского труда. Как и его предшественники, Милонов не перевел четырех последних стихов, говорящих о желании ростовщика Альфия сделаться землевладельцем и придававших всему стихотворению ироническое звучание. В переводе монолог Альфия превращается в авторскую речь, благодаря чему ирония снимается. Милонов усугубил те стороны эпода, которые давали возможность истолковать его как прославление крестьянской жизни, убрал упоминание о собравшихся к ужину рабах и ввел отсутствующее у Горация указание на личный труд героя («В отческих полях работает один»). Вместе с тем он несколько сгустил античный колорит, развив часть стихотворения, посвященную жертвоприношению, давая понять, что блаженство — спутник жизни не русского крестьянина, а того, кто «жизнь свою в свободе провождает», — крестьянина, освобожденного от уродств феодального порядка, живущего «как первобытныя вселенны гражданин».