Поэты 1880–1890-х годов

Стихотворение это написано от лица мужчины, как и многие другие стихи Поликсены Соловьевой, что подчеркивало безличность и всеобщность их содержания и тона. Их героем был современный человек, одинокий, ни во что не верящий и заблудившийся в холодном мире: «В этих бледных снегах мне не видно пути, Я один и не знаю, куда мне идти» — в этом вся его исповедь («В этих бледных снегах…»). В поэзии Соловьевой люди всегда одиноки, «они все вместе — и одни», и даже тех, кто рядом, «жизнь разделяет, как стекло» («Люди»). В этом сонмище одиночек все замерло, и процесс жизни совершается, ничего не меняя. В неподвижном и равном себе мире «Счастья нет, есть только отраженье Неземного в темноте земной». Так начинается одно из стихотворений Соловьевой 1901 года, и в этом афоризме весь его смысл. В стихотворении того же года «Тайна смерти» тема расширяется: здесь звучит мысль о призрачности самой смерти, ее тоже нет, есть «Проклятье, боль, уныние, забвенье, Разлука страшная, — но смерти нет». Эпитет «страшная» здесь только дань поэтической инерции: в художественном мире Поликсены Соловьевой ничему не радуются и ничего не страшатся. Триумфатор не может насладиться радостью победы: «Ему слышатся вопли и стон, Это стон побежденных врагов» («Победил он могучих врагов…»). Грешные души низвергнутых в ад не чувствуют ни страха, ни печали:

Чего же нам страшиться в этой мгле:
Все эти муки, всё мы испытали
Среди цветов, под солнцем на земле.

(«Свершился Страшный суд, и, взорами сверкая…»)

Революционные события 1905 года только на миг всколыхнули этот мир. Поэтесса увидела в завихрившейся жизни своеобразную красоту, и красота показалась ей грозной, зловещей, но в то же время животворной. Поэтесса ощутила себя участником великого события и по-своему прославила его: она восприняла все совершающееся как нечто апокалипсическое, как черный бунт против солнца и огня, но ради их же утверждения, чтобы заново их увидеть сквозь бурю и тьму. Стихотворение, датированное 1905 годом и ему посвященное, начинается словами: «Мы пели солнцу в былые годы» — и кончается так:

Теперь поем мы во славу бури,
Венки сплетаем во славу тьмы:
За бурей ярче восторг лазури,
И дня без ночи не знаем мы.

В другом стихотворении того же бурного года поэтесса придает символический смысл пейзажу поздней осени:

Но что творится там, под ледяным налетом?
Не смерти ль это сон в холодно-мутной мгле?
Нет, терпеливо жди, за солнцеповоротом
Ждет воскресенье на земле.

(«Еще вчера весь день под окнами в канале…»)

Когда буря отшумела и «воскресенье на земле» не совершилось, Соловьева вернулась к своим прежним, исконным темам и настроениям. В 1913 году она откликнулась на первые полеты авиаторов стихами, полными меланхолии и скептицизма:

Летите, несомые новою силой,
Летите, свиваясь в крылатую нить,
Летите, летите, но жизни бескрылой
Холодным полетом вам к небу не взвить.

(«Полет»)

В этом недовольстве жизнью, ее бескрылостью и безличностью, ее мертвенностью, в этих пессимистических обвинениях против нее, в этой ссоре с жизнью был все-таки своеобразный знак связи с ней. Другое дело те сторонники «чистого искусства», которые наглухо отгородили себя от жизни и из этой отрешенности сделали свое знамя. Примером таких поэтов может служить К. Н. Льдов. В своих поэмах и стихах Льдов, впрочем, также отдал дань модным темам своего времени, но он последовательно лишал эти темы их злободневного смысла. Так, в 80-х годах он писал о самоубийствах в среде молодежи («Сосед», лирический рассказ; «Газетчик», будничная поэма), но в его изображении все это были бытовые случаи, не имевшие широкого значения, рассказаны они были, к тому же, с сентиментальными интонациями и примирительной моралью в таком, например, духе:

Пусть в жизни всё подчас так мрачно, так туманно,
Но сердце чувствует, что в мире разлита
Гармония любви, святая красота,—
И правды ищут взор и разум неустанно,
И, встретив на пути, приветствуют: «Осанна!»

(«Газетчик»)

Достоевский сказал однажды: «Через большое горнило сомнений моя осанна прошла». Поэты, подобные Льдову, возглашая свою осанну, не знали никаких сомнений. Даже строки из «Экклезиаста» о «суете сует» не нарушают спокойствия духа отрешенного от земных скорбей поэта. В отрывке «Экклезиаст» Льдов восклицает: