Поэты и джентльмены. Роман-ранобэ

– Туркестанский, желая оправдать дарованный вашим величеством титул, застрял в афганских горах. Все рыскает с армией в поисках неприятеля. Друг друга пощипывают, и так уже который месяц. Говорят, что…

– Что же мадемуазель Гюлен? – нетерпеливо перебил император. – Еще горюет? Уже нет? Кто новый счастливец?

Князь Меншиков со сдержанным достоинством поклонился. Джентльменская улыбка в усы развеивала последние скабрезные сомнения.

– О, – поудобнее уселся в кресле император. Он ждал подробностей.

– Так вот, Афганская кампания, ваше величество, – искусно напомнил Меншиков.

Император поморщился, замахал рукой, как будто над ухом звенел невский комар, известный своим противным голосом:

– А к черту, к черту Афганистан. Закругляйтесь!.. Так что Гюлен?

На том все и кончилось.

***

Горы нависали темными громадами. Звезды были холодны, как иней. Она поглубже сунула руки в муфту – вынимать их не хотелось. Сквозь расщелину дорога внизу кремнисто блестела, заставляя всякого культурного русского вспомнить строки Лермонтова. Но дама этим языком не владела. А русских здесь не было. Отступили. В этом вся причина… Причина, по которой она мерзнет.

Ступни в козловых ботинках окаменели. Холод забирался под колокол юбки, и по ногам, к самым панталонам, пробегали молнии озноба. Зубы начали выстукивать дробь. Наконец она их увидела! Красные мундиры в темноте казались фиолетовыми. Пышные высокие плюмажи напоминали меховые шапки пехотинцев, но она уже научилась различать их даже в темноте. Блестели дула орудий, стволы винтовок и дудки волынок. Ночь была впереди. Они шагали бодро. Ать-два. Левой-правой. Неутомимые, неуязвимые. Равнодушные к холоду. Она не удержалась от улыбки. Грустной и нежной – почти материнской. Милые создания.

Но пора.

Скоро рассвет. А петухов здесь нет. Вот и приходится все самой, все самой…

Она выпростала из муфты руку. Блеснул между пальцами свисток.

Высокий звук пробил в ночной тишине отверстие с игольное ушко.

Строй остановился. Негромкие команды офицеров тут же сменились бряцанием: затягивали ремни, оправляли палаши. Смирно!

Первыми оттолкнулись от земли солдаты арьергарда. Движение бежало по колонне с конца в начало – точно невидимые пальцы отдирали ленту. Воздух заполнился шуршанием и треском, как от стаи саранчи.

Дама терпеливо разглядывала носки своих башмаков – чтобы опять не увидеть ненароком в небе такого, что оскорбит свойственную ее полу стыдливость, ибо шотландские стрелки (за исключением офицеров) не имели обыкновения носить панталон или «невыразимых».

Выждала достаточно. Подняла подбородок. Черные точки людей в воздушной тьме были едва видны. Помахала небу рукой в перчатке, а потом ею же опустила с полей шляпы на лицо плотную вуаль. Ощутила на губах ее холодное сетчатое прикосновение. Сдула:

– Бр-р-р-р.

Хотелось к огню, к камину, к чаю.

***

Доктора Даля полковник нашел у хирургической повозки. Доктор сидел на перевернутом ведре, в котором обычно выносили ампутированные руки и ноги. Курил трубку. Он так устал, что не вскочил, не поздоровался. Только скосил на Тучкова глаза.

Все они устали. Устали не сегодня. Устали за много недель. Какая странная эта кампания. Ночные бои. А днем тишина, от которой в голове какой-то стеклянный шум. Верно говорят про англичан: все они малость ку-ку. Так и самому спятить можно. Тучков сел рядом с доктором прямо на землю. Едва тело перестало двигаться, его сразу начало клонить в сон.

Отступление как раз было легким. Неприятель не клевал вслед. Тучков даже задумался: а не сделал ли неприятель то же самое? Не отступил ли? Кому она нужна, эта земля: голая, студеная, каменистая… Для всех чужая. Кроме коз и облаченных в халаты бородачей с их окутанными чадрой женами.

Тучков вынул портсигар. Рукава доктора были закатаны до локтей. Кожа на руках шелушилась. Полковник посмотрел на красные шелушащиеся пятна. Они ему страшновато напомнили…

– От частой… – перехватил его взгляд доктор. Он не был уверен, поймет ли Тучков слово «дезинфекция». Не похоже было, поэтому пояснил: – От частого мытья.

– Нашли где блистать чистотой, – криво усмехнулся Тучков, папироса в углу рта. – В афганском Туркестане. Дам здесь нет.

Врач мотнул головой:

– Не для дам. Для асептики.

На сей раз непонятное слово выскользнуло. И Тучков тут же в него уперся:

– Не понял.

Даль вздохнул. Сил не было объяснять, но пришлось:

– Теория эта не доказана. Вернее, мы располагаем только эмпирическими наблюдениями. У врачей, которые моют спиртом, хлором или хотя бы настойками свои руки и инструменты, пациенты и раненые выздоравливают лучше. Почему – никто не знает.

– В жизни много непонятного, – с дальним прицелом заметил Тучков.

Подступить к интересной ему теме он решил осторожно – пробуя на верность каждый шаг. Слишком дикими казались ему собственные мысли. Хотелось с доктором поделиться. Получить, так сказать, научное мнение. Но не хотелось, чтобы доктор потом пустил слух, будто он, Тучков, спятил.

Оба выпустили дым.

– Некоторые болезни, например, – тверже добавил Тучков.

– О да, – с энтузиазмом согласился доктор.