Был твой предок монголом раскосым,он к холодным равнинам прирос, —у боярышни желтые косы, —будет тестем великоросс.Разве можно запомнить приметывсех кровей, все твои племена?!Пусть глаза твои синего цвета.Но темна твоя кожа, темна.И поляки, и немцы, и грекизабредали в устойчивый род.Замерзали и таяли реки,ты любил голубой ледоход.И на лучшем славянском наречьипризнавался ты в первой любви,был метелями путь твой помеченв перемешанной темной крови.Те сугробы, тот северный городназывал ты коротким — свое…По плечу тебе было и впоругорделивое это житье.И теперь, уживаясь с чужими,как медали — седой ветеран,ты хранишь свое русское имяпод личиною — эмигрант…«Меч». 15.IV.1939
Ты медленно подходишь к изголовью,в твоих глазах уверенность и грусть.Ты освящаешь мукой и любовьюслова, заученные наизусть.Суля невероятную разлуку,твой голос убедителен и прост,когда ты странно поднимаешь руку,касаясь ею самых дальних звезд.Пусть медлишь ты, полузакрыв ресницы,настанет час, расправивши крыло,душа легко от тела отделится,и станет жалко, пусто и светло.«Неделя T'yden». 17. V.1930. № 59
ЛЕТО
Солнце в комнате, и запах скуки,тянет гарью солнечной из кухни.И трясутся сморщенные рукистрашной и пронзительной старухи. Сквозь окно веселый переулоксмотрит суетливыми глазами,как, откинувшись на спинку стула,девочка следит за облаками: высоко над сонным небосклономпролетают крыльями большими.Возле стула четко и влюбленнозаводная кукла пляшет шимми. Желтой розой солнце зацветаетна ладони розовой и пухлой. —Девочка смеется и не знает,ангелом ей сделаться иль куклой. На прохладном тающем закатеперед чашкой с золотистым чаембудет думать о красивом платьеи об этом непонятном рае. Ночью ей приснится много куколи большие ангельские крылья.А к старухе ночью выйдет скука,прорастая сыпкой дряхлой пылью. И опять, склоняясь к изголовью,ей покажет в скомканном конверте,кажется, написанное кровью —Божие свидетельство о смерти.Октябрь 1930 «Новь». 1930. Октябрь