Поэты пражского «Скита»

Листья падали. И каждый самураем,
желтый и сухой, стыл в траве ничком.
Дачи шли вдали и тихо замирали,
                Ночь текла лирическим сверчком.

                Сад был звонкой выдумкою Гоцци

                и, как именинник, оживлен.
                Облако болтало у колодца
                о Египте с гибким журавлем.

                В озерке сверкали зеркалами —

                лубочными — лунные лучи.
                (Сад был в общем вправду), но,
                             как на рекламе
                летнего курорта, нарочит.

И молниеносно просветленным телом

ты туда входила с легкостью ведет.
Пела и смеялась: ты красив, Отелло…
— Мгла кренилась белой яхтой на воде.

Плыл сверчок контролем из глухой таможни,

лирикой беспечной трели уснастив.
И уже, казалось, было невозможно
мачты, снасти и мечты снести.

                Смерть жила в саду, как в пистолете,

                миг еще — и хлынет из ствола.
                Пролетело лето. Шли столетья.
                Ты, как на эстраде, умерла.

А к рассвету с ним совсем неизъяснимо

связанный и вновь как незнаком,
мир был странно скучен (неудачный снимок
дач, пронзенных первым сквозняком).

«Скит». II. 1934

БЕССОННИЦА У ОКНА

Ночной квадрат. — Ночной туман в Палермо
сейчас растет, перерастая грусть.

…Я подымусь, и вздрогну, я — наверно —

как лермонтовский парус — испарюсь.
Мир на столе еще упорен в споре
с полуночью, что плещет и зовет.
— Душа сжимается — и мысли в сборе,
как экипаж — приветствуя полет.
Как бьют часы. И с неба, словно с моря,
сейчас прохладой звездною пахнет.
…В ночной квадрат, в сияющую прорубь,
освободив от призрака окно.
Как бьют часы. Как мощно мир утратить,
как жест высок! — Божественно скорбя,
туман растет.
                   Туман в пустом квадрате
перерастает самого себя.

«Розовощекий выбритый восторг…»

Розовощекий выбритый восторг
еще не встал и не прочистил горла.
Но — дальновидный — чокался восток
с зарей, а та кровоподтеки стерла
с разбитых стекол. —
             Жил гудок
таким особенным смятеньем,
что изумленный водосток
воспринял эту жизнь, как пенье;
            и вдруг, совсем сойдя с ума,
с крыш расплескав рукоплесканья,
забыв, что на дворе зима
и все равно земля — в тумане.

           День начался, как всякий день,

лечилась скука между строчек.
И по обманутой звезде
шел непредвиденный рабочий.

          Нам терпеливый сон врожден.

И жизнь текла по водостокам
ночным и мелочным дождем,
и медленной слезой — по стеклам.

         И все же: где-то меж ветвей

из рощи брошенной отчизны
манифестально соловей
пел, как Гомер, о первой жизни.

«Может быть, одолеет…»

Может быть, одолеет.
Может быть, обойдет.
Может быть, пожалеет.
Может быть, и добьет.

Может быть, не измерить,

Может быть, не избыть.
Может быть, надо верить.
Может быть, может быть…

Может быть, только птицы…

Может быть, все мертво.
Может быть, все простится.
Может быть, ничего.

«Скит». IV. 1937