Поэты пражского «Скита»

В Пенанге ночью южной
(ночь — голубой дурман)
бледную горсть жемчужин
мне подарил Ли Кван.
Дым сладковатой трубки
узкие скрыл глаза.
Дым отогнал и, жуткий,
тихо, смеясь, сказал:
«Кровь на зубах акулы —
гибкого тела кровь,
но неподвижны скулы
бронзовых рыбаков.
Старый купец не бредит:
в каждом зерне — порок.
К белым всегда добрее
желтых суровый Бог…»
Стынул на крыше флюгер,
в море бродил туман,
и, прислонясь к фелюге,
тихо смеялся Кван.

«Своими путями». 1924. № 3–4

VI

Гумилеву

Бумеранг чертит в воздухе круг,
режет стебли травы пахучей;
черный маузер — испытанный друг
замолчал у песчаной кручи.
Я не вижу того, кто стоит
и не верит молчанию леса…
У него туго стянутый щит
белой краской в круги изрезан…
Знаю, завтра, спугнув тишину
у костров островерхих хижин,
будет петь, как, смотря на луну,
пестрый зверь мои кости лижет.

«Студенческие годы». 1923. № 5

VII

Богатых магометан хоронят в Мекке.

В гавани, где приходят корабли
             изо всех стран,
утром над холмами земли
             золотистый туман;
в узких улицах разноязычный крик,
             гул и торг,
свет смелеющей утренней зари
             с гор.
В гавани, где приходят корабли,
             скрип уключин и досок хруст:
перевозят на камни земли
             мертвый груз.
Магомет Иль Рассул Аллах!
Солнце спит над спиной пригорка.
От жары запеклась в губах
темно-бурая крови корка.
Гладит бороду шейх Гассан:
пятый день по пескам безлюдным —
режет желтый песок глаза,
и, шатаясь, бредут верблюды.
Сдавлен ношей верблюжий горб.
Пятый день караван с гробами
жадно ловит с далеких гор
ветер высохшими губами.

Круглая над песками луна

             белеет в тоске;
ловит шелест ночная тишина
             копыт в песке.
Женам песнь в решетчатом окне,
             плач и смех;
храбрым — поиски при луне,
             смерть во тьме.
Хищные — взглядом припав к земле
             (не скоро свет),
волчьей стаей следят во мгле
             каравана след.

Никто не видел и не знает,

и не расскажет никому,
какими огненными снами
нарушил выстрел тишину.
И только кровь из черной раны,
копытом взрыхленный песок
хранят до первых ураганов
тяжелый след бегущих ног.
Хранят предсмертные объятья
и лязг упавшего меча,
когда гортанному проклятью
клинок на сердце отвечал.

Черные джины скользят в песках

             в глухой тишине.
Сердце тревожно, и хлещет страх
             шаг коней.
Мускулы онемели сильных ног,
             и сжат рот:
ветер севера, вздымая песок,
             бьет, рвет.
В бездну бездонную завлечет муть —
             жесток песок!
Мертвым, прервавшим последний путь,
             нет дорог!

VIII