Поэты XVIII века

Похвал, о Елагин, достоин ты неложно —
Любителям наук тебя хвалить всем должно;
Хоть песнями поныне еще ты процветал,
Но и в них ты свой ум довольно показал;
Ты страсть любовную толь в них изображаешь,
Что кто их станет петь, к слезам тех принуждаешь;
И тем поныне любви поэтом у всех слыл,
Зачем, скажи, тя слог сатир ныне прельстил?
Зачем на беззаконный порок глас возвышаешь,
Петиметров ныне в своих стихах ругаешь;
Зачем из всех страстей сие ругать избрал
И на безвредную другим лишь ты напал?
Молчишь про тех, кои велик всем вред наносят
И равно мщения с неба просят;
Праведно за сие всем ненавидим стал
И брань на ся навлек вмест прежних похвал;
И все ныне люди мнят, о Елагин, о тебе,
Что ты тщился отмстить учиненную злость себе;
Не музой наставлен сии стихи ты пел,
Но в злобе ты равной какою фурией кипел;
И о чем бы сия страсть руганию достойна,
Прежде всего мнится, но рассмотреть пристойна,
Всяк щеголь лишь мысли́т, как бы себя убрать,
Как бы уборами красы себе придать;
О всем же прочем он никак не помышляет,
Имение свое в младых днях проживает;
Пред зеркалом чуть не целый день сидит,
О уборах мысля, часто всю ночь не спит;
Но ум мой еще в том смеху не обретает, —
Небо разны дары на смертных изливает:
Иной над деньгами день и ночь все сидит,
Другой же с трубою в нощное время бдит;
Смотрит на планеты и цифрами толкует,
Чудно составленье вселенной испытует;
Многие ж, мнимым златом всуе прельстясь,
В химии трудятся, оное найтить льстясь;
Или к механике любовь зельну имеет;
Иль над стихами часто всуе потеет;
И так всякий к тому особливо рожден
И веселится тем, во что он упражнен.
Так равно и петиметр только в одно то тщится,
К чему определен судьбиною родиться;
Убором он меня своим не огорчит;
Нрав его веселый всех людей веселит.
Есть ли досада в том, себя кто одевает,
Хоть ежедневно он обнову надевает?
Никого другого он тем ведь не вредит,
Коль свое имение в наряды истощит.
Однако и о том сколь тайно ни считаю,
Еще я никого поныне не обретаю,
Кто б в одни уборы именье промотал
И без других страстей от них бы нищим стал.
Лишь видом он своим весь взор мой привлекает
И не меньше того веселостью прельщает;
Всегда весел и смел, в компании смешон,
Но не для того, чтоб всем глуп казался он,
Умом лишь он своим беседу утешает
И для того смешон, что смешным быть желает;
Но часто то бывает, коль случай то велит,
Что постоянну речь и щеголь говорит,
И в ней, наоборот, толь разумен быть зрится,
Коль незнающему он прежде смешон мнится.
Так больших пороков не нахожу я в нем,
Разве последовать нань отцу смертным всем
Ходить нагим, как он, иль листья сплетая.
Свой стыд чтился прикрыть, иных одежд не зная;
Но и тому потом творец наш показал,
Чтоб кожею зверей он тело прикрывал.
И с того времени, одежды пременяя,
С клима́том разных мест иль с вкусом соглашая,
Иной народ себе власам расти давал,
Другой же чтоб брить их в закон себе считал;
Многие же себя коротко одевали,
А у нас в старину озямы в моде стали,
Но как стал наш народ от суровств отвращен,
Коммерцией со всей Европой сообщен,
Тогда отцы наши их моды пренимали,
Азиатски нравы с брадами покидали.
А ты разве хочешь опять возобновить
И давно умершу браду нам воскресить,
И вместо б кафтанов озямы надевали,
Поверь, мой друг, ты мне, — твои труды пропали:
К старинным уборам ты не можешь прельстить,
Но сам коли хочешь в озямах ты ходить,
Тебе теперь, скажу, никто не запрещает,
Но так же по тебе никто не подражает;
Но коль боишься ты смешну всем людям быть,
То лучше для тебя, нежель злодеем слыть.
Но что в твоем письме еще я ненавижу,
Что более злости, нежель разума вижу:
Подумай ты сам, как можно с умом сказать,
Будто бы петиметр не знал себя убрать;
Всем Жоликёра совету вопрошает,
Будто б без него, как нарядиться, не знает.
Жалею о тебе, что как ты ослеплен,
Со злобы не видишь, коль вдруг стал отдален
От того, описать что столь ты долго тщился,
И в щеголя мужик деревенский родился.
Знатно стихов к своим ты мыслям не прибрал,
Не то, что ты хотел, но что мог, то писал.
Признайся без сердца ты в незнании твоем,
Ей, то лучше мнится мне в слабом уме моем,
Чтоб выразить кому в стихах мысль не уметь,
Нежели поэту толь слабую иметь.
Итак, мое письмо теперь окончаю,
Лишь при конце тебе еще я вспоминаю,
Чтоб впредь ты никого толь злобно не ругал,
И коль страстен писать, — о чем другом писал;
Что в себе имеешь, в других людях не брани,
По одной наслышке ты Расина не хвали.
Равно смешно, мнится, творцов-немцов ругать,
Как, не разумея, французских похвалять.
Прогнавши злобу всю, нем, подумай о тебе
И пороки свои изочти ты сам в себе,
Сие сколь можно было тебя ими ругать,
Ежели б противу тебя кто стал писать.
Ныне же, коль можно, в вине своей признайся,
Лучшими стихами оправиться старайся,
И дикие поля прекрасные похвалий,
Иль чрез трагедию к слезам нас принуждай.
Коль дух в тебе парящ и мысль имеешь смелу,
Возьми звучну трубу и следуй с ней Гомеру.
Славные героев дела нам воспевай,
А сатиры ты впредь отнюдь не начинай.
Всегда вредно тому, коль кто других ругает,
Всяк автора бранит, хотя ее читает.
А ты начальником довольно показал,
Что не к ней ты рожден, хоть сколько ни писал.

1753