Поэты XVIII века

К тебе, драгой мурза, писать я начинаю
И здравствовать тебе с семьей твоей желаю
На лета многие и сча́стливейший век,
Какого на земли достоин человек,
Которого душа блистает добротою,
Пленяясь мудростью и добрых дел красою.
Фелицыной души и славных ее дел
Никто так хорошо представить не умел,
Как ты, мурза драгой, писатель совершенный,
Орды своей краса, татарин всепочтенный.
Не знаю я тебя, но, чтя твои труды,
Не верю, друг, что ты не бреешь бороды;
Однако же пускай русак ты, иль татарин,
Или князь варварский, или российский барин,
До рода твоего мне, право, нужды нет,
Когда твоим пером доволен умный свет;
Довольна им тобой воспетая Фелица,
Свидетелем ее в том щедрая десница.
Но вот о чем с тобой я стану говорить
И что тебе давно хотел уже открыть.
Ты сам сказал, когда небесный возгорится
В душе твоей огонь, когда тебе случится
От дел и должности свободный час иметь,
Тогда вторично ты Фелицу будешь петь;[1]
Но тщетно мы того давно уж ожидаем,
Ни строчки от тебя в стихах мы не читаем.
Ты упражняешься в заботах и делах;
Да чем же занят здесь в свободных ты часах?
Ты нежишься и спишь, валяясь на диване,
То ездишь погулять, то моешься ты в бане,
Проказишь то с женой, играя в дураки,
То смотришь удальцов, как бьются в кулаки;
А под вечер сидишь за ломберной игрою
Иль просвещаешься Полканом и Бовою,
И словом, в праздности проводишь ты свой век,
Как будто дышащий развратом человек.
Ты сам сие сказал, но, думаю, неправо,—
Кто чувствует добро и рассуждает здраво,
Тот праздностью себя не будет забавлять
И время знает как на пользу обращать.

Способности к стихам отличные имея

И добродетели ты чувствовать умея,
Скажи мне, для чего Фелицу не поешь
И лени над собой победу отдаешь?
Иль мыслишь, что тебе петь нечего уж боле?
Нет — к песням предлежит тебе пространно поле.
Тот ангел во плоти, которого ты пел,
Уж множество еще наделал добрых дел
Для пользы своего любимого народа
С тех пор, как вышла в свет твоя прекрасна ода.
Хотя я не мурза, но ведаю о том;
Фелицыны дела и здесь пускают гром.
Фелица мудрая народ свой просвещает,
Училища в градах и селах учреждает,
Печется день и ночь о благе тех людей,
Которых даровал сам бог в подда́нство ей.
Как к детям мать своим, так к ним любовью дышит;
Историю сама сего народа пишет
И хочет доказать нам истины пером,
Что уж давно гремит ее народа гром,
Что славен сей народ великими делами,
Правленья мудростью и храбрости венцами.
Се новый знак еще ко подданным любви,
Которая течет в Фелицыной крови!

Соседственных татар в подда́нство принимая

И в недра их земли блаженство изливая,
Сей ангел во плоти, краса земных царей,
Творит счастливыми страдавших сих людей.
Фелица милует грядущи к ней народы,
Дает им чувствовать приятности свободы.
Единоверные и князи и цари
Под власть ее бегут и строят алтари
Защитнице своей, причине их покоя.
Фелица, в областях порядок их устроя,
Льет милости на них обильною рекой
И пользу зиждет им премудрости рукой.

Вот сколько дел, мурза, без песней оставляешь!

Иль добродетели ты славить не желаешь?
Я вижу, что майор твой шпоры потерял,[1]
Которыми тебя ко славе поощрял;
Иль, может быть, тебя невежды уверяют,
Что люди дельные стихов не сочиняют,
Что люди с разумом не любят их читать
И, словом, что стихи постыдно сочинять.
Невежды обо всем так мыслят справедливо,
Как мнение слепцов о красках есть не лживо.
О стихотворстве мысль оттуда их идет,
Где в вечной мрачности невежество живет.

Есть остров на море, проклятый небесами,

Заросший весь кругом дремучими лесами,
Покрытый искони густейшим мраком туч,
Куда не проницал ни разу солнца луч;
Где ветры вечные кипяще море роют,
Вода пускает гром, леса, колеблясь, воют.
Исчадье мерзкое подземна бога там
Построило себе железный мрачный храм
Невежеством оно издревле нареченно,
Великим божеством невеждами почтенно.
При входе в сей чертог два стража вечно бдят,
Потупя вниз глаза, со робостью стоят
И глупость на челе и подлость показуют;
Их суеверием и рабством именуют.
На троне из свинца невежество сидит
И взором вниз тупым недвижимо глядит.
Оттуда гадов тьма всечасно выползает,
Которая ту мысль повсюду рассевает,
Что будто смертному считаются стихи
Самой Минервою за тяжкие грехи
И что с величеством земных владык несходно,
Чтоб мыслил и писал их подданный свободно;
А паче правду кто стихами говорит,
Над тем уж мщение жестокое висит.

Не слушай ты невежд, возьмись опять за лиру,

Старайся угождать лишь просвещенну миру.
Нечувственность к стихам — знак черствыя души.
К забаве добрых душ стихами ты пиши
Дела преславныя и мудрыя царицы,
Которую мы чтим под именем Фелицы.
Желал бы я иметь отличный неба дар,
Чтоб мог я описать в груди горящий жар,
Которым я к душе Фелицыной пылаю;
Но тщетно я того, мне кажется, желаю;
Младый и слабый стих того не изъяснит,
Каким усердием к ней дух во мне горит.
А ты, драгой мурза, так славишься стихами,
Что музы, кажется, их сочиняли сами.
Воспой Фелицу ты, да видит целый свет,
Что лучше из царей ее на свете нет.<1783>