Поезд

Поскольку я уже сел за столик, а все остальные столики были переполнены, я не рискнул последовать за ней. Когда она выходила в застекленную дверь, сердце у меня сжалось при мысли, что я, может быть, больше не встречусь с нею.

Из окна я видел мирную площадь, такси на стоянке, гостиницу для проезжающих, маленький бар, крашенный синей краской, с террасой, на которой официант вытирал круглые столики.

Ничто не мешало Анне уйти.

— Ты узнал что-нибудь о жене и дочке?

Передо мной с кружкой пива в руках, иронически меня разглядывая, стоял Фернан Леруа. Я ответил, что нет, не узнал, стараясь не покраснеть, потому что понимал: он знает, что произошло между мной и Анной.

Я никогда не любил Леруа. Сын кавалерийского вахмистра, он объяснял нам в школе:

— В кавалерии вахмистр гораздо важнее, чем лейтенант или даже капитан в других родах войск.

Он умел устроиться так, что за его вину наказывали других, и неизменно подкупал учителей своей простодушной миной, что не мешало ему корчить рожи у них за спиной.

Позже я узнал, что он дважды провалился на экзамене на степень бакалавра. Отец его умер. Мать работала кассиршей в кино. Он поступил на работу в книжный магазин фирмы Ашетт, а через два-три года женился на дочке богатого подрядчика.

Был ли этот брак по расчету? Это меня не касалось. И я без всякой задней мысли спросил:

— Ты с женой?

— Я думал, ты знаешь. Мы в разводе.

Если бы не он, я отправился бы на поиски Анны. Ее уже долго не было. У меня вспотели руки. Я был охвачен небывалым нетерпением, какое можно было сравнить разве что с тем чувством, которое стеснило мне грудь в четверг на вокзале в Фюме, когда я не знал, удастся ли нам уехать.

Подошла официантка, и я заказал кофе и рогалики на двоих, что снова вызвало у Леруа гнусную улыбку. "Такие, как он, — думал я, — способны все замарать одним только взглядом". Все время, пока длилось ожидание, я испытывал к нему настоящую ненависть.

И только когда Анна отворила дверь, он бросил мне, удаляясь в направлении бара:

— Оставляю вас вдвоем.

Да, вдвоем! Мы опять были вместе. Наверное, в моих глазах читалась радость, потому что Анна, как только уселась напротив меня, прошептала:

— Ты боялся, что я не вернусь?

— Да.

— Почему?

— Не знаю. Я как-то вдруг растерялся и чуть было не побежал за тобой на перрон.

— У меня же нет денег.

— А если б были?

— Я все равно бы не ушла.

Она не уточнила — из-за меня или нет, а просто попросила монетку для женщины, прислуживавшей в туалете, и тут же отнесла ее.

Старики ели молча, как в доме престарелых. Для них сдвинули столы. На одном конце сел священник, на другом — старшая из монахинь. Было половина одиннадцатого утра. Им всем подали сыр и по крутому яйцу конечно, в счет следующей трапезы, а может быть, и потому, что неизвестно было, чего нам ждать дальше.

Те, у кого не было больше зубов, жевали деснами. У одного так текла слюна, что монахиня повязала ему на шею бумажную салфетку и все время внимательно следила за его движениями. У многих веки были воспаленные, на руках — синие набухшие вены.

— А ты не пойдешь освежиться?

Я не только пошел освежиться, но и взял в чемодане чистое белье, чтобы переодеться. В туалете мои спутники мылись, голые до пояса, брились, расчесывали мокрые волосы. Сшитое кольцом полотенце на палке почернело и воняло псиной.

— Знаешь, сколько типов нынче ночью имело с ней дело?

У меня стеснилось дыхание и в груди заныло — оказывается, я был ревнив.

— Трое, ни больше ни меньше! Я посчитал — все равно почти не спал. Но только, старина, она берет у них по двадцать франков, как в своей забегаловке. А ты был у нее в забегаловке?

— Был однажды, с зятем.

— А кто у тебя зять?

— Ты его видел, когда женился и когда регистрировал детишек. Он служит в мэрии.

— Он здесь?

— Они не имеют права уезжать. Да это только так говорится! А я своими глазами видел, как драпал офицер полиции на мотоцикле, и жену позади себя посадил.

Почему я испугался? Смешно, тем более что сон у меня чуткий, а Анна всю ночь спала, так сказать, в моих объятиях.

Еще я узнал в умывальной комнате, что ночью были и другие любовные встречи — в углу напротив нашего; кое-кто наведался к необъятно толстой крестьянке, которой было уже за пятьдесят. Уверяли даже, что после всех к ней подвалился старый Жюль, и она с трудом его оттолкнула.

Любопытно, что никто не попытался пристроиться к Анне. Все видели, что она проникла в вагон одна. Следовательно, знали, что она не со мной, что мы только что встретились. С какой стати этим людям было считать, что у меня есть на нее какое-то исключительное право?

Но они довольствовались тем, что наблюдали издали. К тому же ни один человек с ней не заговорил — это поразило меня только теперь. Неужели поняли, что она не их породы? Может быть, опасались ее?

Я вернулся к Анне. Начальник вокзала дважды подходил к священнику и болтал с ним. Поэтому, видя, что старики сидят за столом, мы не спешили: поезд не уйдет.

— Вы знаете, куда мы едем, шеф?

Это спросил внезапно появившийся мужчина с трубкой, свежевыбритый, с карманами, раздувшимися от пакетиков табака, которым он запасся впрок.