Поезд

Вчера в веренице автомобилей, направлявшихся в Рошфор, я заметил похоронный катафалк из Шарле-руа, в котором ехало целое семейство, а вещи, наверно, лежали там, куда ставят гроб.

— Вы что-то ищете?

— Я хотел бы навести справки о своей жене…

Похоже, что таких, как я, тысячи, если не десятки тысяч. С места снялась не только Бельгия и Северная Франция, после отъезда правительства паника охватила и Париж; рассказывали, что дороги забиты не только машинами, но и толпами людей, которые пешком бредут на юг.

В деревнях, расположенных рядом с шоссе, булочные берутся приступом, в больницах нет ни одного свободного места.

— Заполните этот бланк. Оставьте свою фамилию и адрес.

Из осторожности я не стал писать в качестве адреса наш Центр по приему беженцев, а попросил прислать ответ "до востребования". К этому времени единственными французами в лагере были старик Жюль да я.

Еще в тот жаркий солнечный день я встречал самый скверный поезд, а в это время по улице девочки-школьницы парами шли на какой-то праздник.

Скверными мы, по примеру г-жи Бош, называли поезда, которые особенно сильно пострадали в пути, где были погибшие или женщины, родившие без врачебной помощи.

Однажды, например, пришел состав с сумасшедшими, с десятью вагонами сумасшедших, эвакуированных из какой-то психиатрической лечебницы. Несмотря на все предосторожности, двое сбежали, и поймали их только у Часовой башни.

А этот поезд, о котором я говорю, прибыл то ли из Дуэ, то ли из Дана — я вечно путаю эти города. В этом поезде раненных в пути оказалось не так уж много, но в глазах всех его пассажиров — мужчин, женщин, детей- застыл ужас.

Одну женщину била дрожь; всю ночь напролет она дергалась, сбрасывала одеяло и стучала зубами.

Другие безостановочно лепетали и монотонно повторяли бесконечный рассказ о том, что с ними произошло.

В этом то ли Дуэ, то ли Лане посадка шла метрах в двухстах от вокзала, откуда все время прибывал народ. Кто-то кого-то ждал, родители, оставив детей, бежали в буфет купить чего-нибудь съестного. И вдруг без объявления воздушной тревоги в небе появились самолеты.

— Верите ли, бомбы так и сыпались… Наискось… Я видел, как они падали на вокзал, на дома, и вдруг все вздрогнуло и полетело в воздух — крыши, камни, люди, вагоны, стоявшие недалеко от нас. Я видел, как мимо пролетела человеческая нога, и, хотя мы были далеко, меня швырнуло на землю, прямо на сына…

Наконец завыли сирены воздушной тревоги, примчались пожарные машины, но вокруг были только груды камня и кирпича, искореженное железо, трупы, обломки мебели, и лишь кое-где высились чудом уцелевшие домики.

Газеты сообщали о сформировании нового кабинета министров, об отступлении из-под Дюнкерка, о том, что почти все железные дороги перерезаны, но мы с Анной продолжали жить своей обособленной жизнью, как будто верили, что так будет всегда.

Анна не хуже меня понимала, что это вздор, но ни разу и словом об этом не обмолвилась. До меня у нее кто-то был, с кем-то она уже делила жизнь — не знаю, долго или нет, и я предпочитал не думать о том, что будет после меня.

И когда из окна префектуры я увидел ее одну на тротуаре, у меня сжалось сердце, словно мы уже расстались. Меня охватил страх. Спустившись вниз, я так вцепился в ее руку, словно мы на много дней были разлучены.

Мне кажется, что все это время ни разу не шел дождь; нет, однажды была гроза: она запомнилась мне, потому что в углублениях нашего шатра скопилась вода. Погода стояла небывалая, это было просто какое-то чудо, и я не могу представить себе Ла-Рошель иначе как залитую жарким солнцем.

Рыбаки приносили нам рыбу. Скауты каждое утро ходили на рынок и доставляли полные корзины овощей и фруктов. Они привозили их на ручной тележке вроде той, что я оставил в Фюме на багажном дворе. Я иногда ходил с ними и просто Так, для удовольствия, катил тележку, а Анна шла рядом.

Когда радио объявило о капитуляции Бельгии, в лагере и на вокзале чуть было не произошли беспорядки. К тому времени французов в лагере было почти столько же, сколько бельгийцев, и все рабочие места на заводах были заполнены. Я видел, как фламандцы и валлоны плакали, словно дети, а кое-кто уже сцепился, и их пришлось разнимать.

Каждый прошедший день уменьшал мой крохотный капитал счастья. Нет, это не слишком точное слово. Но поскольку другого я не нахожу и поскольку люди всегда говорят «счастье», придется довольствоваться им.

Рано или поздно, но я получу — в мэрии, в префектуре или на почте "до востребования" — сведения о жене и дочке. Беременность Жанны подходила к концу, и я беспокоился, не вызвали ли переезд и волнения преждевременные роды.

Парижские газеты печатали письма читателей, в которых те сообщали своим родным сведения о себе, и одно время я думал, не воспользоваться ли этим способом. Но дело в том, что в Фюме мы не читали парижских газет. Какую выбрать? Нам надо было бы заранее договориться, но мы до этого не додумались. Вряд ли Жанна ежедневно будет покупать все газеты.