Поезд

Впрочем, я не особенно тревожился за судьбу Софи: в лагере у нас целую неделю прожили двое детей, потерявших в пути мать, и ничуть не страдали. Они беззаботно играли с другими детьми; и когда мать наконец приехала за ними, на миг смущенно замерли перед ней, словно напроказничали.

16 июня — одна из немногих дат, запомнившихся мне. Петен в Орлеане запросил перемирия, и солдаты, побросав оружие и не слушая офицеров, стали разбегаться с вокзала.

Через три дня немцы были в Нанте. Мы понимали, что их механизированные части передвигаются быстро, и ждали их у себя на следующий день.

Но только в субботу, 22-го, из проезжающих машин нам крикнули:

— Они в Ла-Рош-сюр-Йон!

— Вы их видели?

Водители кивали и мчались к Рошфору.

Следующая ночь была чудовищно жаркая. Анна легла первой, а я стоял, смотрел, как она устраивает себе в соломе лежбище, и чувствовал, что на глаза мне наворачиваются слезы.

Я сказал ей:

— Нет! Пошли.

Анна никогда не спрашивала — куда, зачем. Можно подумать, что всю жизнь она только и следовала за мужчиной, что она рождена для этого.

Мы шли, вслушиваясь в шум моря, в скрип снастей. Может, она решила, что я ищу приют на каком-нибудь корабле?

Я довел ее до конца порта, туда, где находятся всякие склады, а потом мы свернули на дорогу, ведущую прямиком на пляж.

Не слышалось ни звука. В городе не было ни огонька, кроме темнозеленого сигнального фонаря на конце мола.

Мы легли на песок почти у самой кромки несильного прибоя и долго лежали молча, не шевелясь, вслушиваясь в стук наших сердец.

— Анна! Я хотел бы, чтобы ты всегда помнила…

— Тс-с!

Слова ей были не нужны. Она их не любила. Думаю, даже боялась.

Я неловко стал входить в нее, и меня постепенно охватывало нетерпение, чем-то смахивающее на злость. На этот раз она не помогала мне, лежала неподвижно, уставясь мне в лицо, и глаза ее ничего не выражали.

На миг мне почудилось, будто она уже ушла, и я подумал, что она опять одна, словно потерявшаяся собака.

— Анна! — крикнул я ей таким голосом, словно звал на помощь. — Да пойми же ты!

Она сжала мою голову обеими руками и, сдерживая рыдания, прошептала:

— Как было хорошо!

Но она имела в виду не этот раз, а все, что было с нами за эти недолгие дни. Она плакала, и я, лежа на ней, тоже плакал и продолжал обладать ею. А волны уже лизали наши ноги.

Мне хотелось что-то сделать, все равно что. Я сорвал с нее платье, сам разделся. И снова сказал ей:

— Пошли!

Небо было достаточно светлое, и тело Анны вырисовывалось в темноте, но лица я не видел. Может быть, она и вправду испугалась? Решила, что я хочу ее утопить, а то и утопиться вместе с нею? Все ее тело, охваченное животным страхом, сжалось.

— Пошли, дурочка!

Я побежал в воду, и она последовала за мной. Анна умела плавать. Янет. Она уплыла далеко в море, а потом вернулась и стала кружить около меня.

Сейчас я думаю, так ли уж напрасно она испугалась. В ту пору всякое могло быть. Мы попробовали играть в воде, словно школьники на каникулах, но у нас почему-то ничего не получилось.

— Замерз?

— Нет.

— Давай побегаем, согреемся.

Мы бегали по песку, и он липнул к ногам.

Затея моя оказалась довольно опасной. При возвращении в лагерь нам пришлось с четверть часа прятаться от патруля.

Наш шатер показался нам нагретым теплом человеческих тел, но мы все-таки улеглись у себя в углу, хотя я всю ночь не сомкнул глаз.

Следующий день был воскресеньем. Беженцы, собираясь к мессе, оделись по-праздничному. В городе нам всюду встречались девушки в светлых платьях и нарядные дети, шедшие впереди родителей. Кондитерские были открыты, и я купил еще теплое пирожное — как в Фюме.

Получив еду, мы пошли к доку и съели ее там, сидя на камне и свесив ноги над водой.

А в пять часов немецкие машины остановились у мэрии, и офицер потребовал проводить его к г-ну Вьейжё.

7

В понедельник утром я чувствовал себя опустошенным и подавленным. Анна спала неспокойно, вздрагивала — этого за ней я раньше не замечал — и бормотала что-то на своем языке.

Я встал в тот же час, что и всегда, но, выйдя наружу, чтобы умыться и побриться, увидел, что я не один: всюду кучками стояли заспанные беженцы и смотрели, как идут немецкие мотоциклы.

Мне показалось, что я заметил в глазах у людей унылую покорность, и сам я, должно быть, выглядел так же — это было всеобщее чувство, длившееся несколько дней, даже несколько недель.

Страница была перевернута. Одна эпоха минула, в этом никто не сомневался, но что придет за ней, никто не знал.

Речь шла не только о нашей судьбе, но и о судьбе всего мира, частицей которого мы были.

Мы все заранее составили себе довольно страшное представление о войне, о вторжении, и вот теперь, когда она настигла нас, мы увидели, что все идет не так, как мы предполагали. Но это было лишь начало.

Вот пример: пока на стоявшей на земле плитке грелась вода для бритья и мимо, не обращая на нас внимания, шли немцы, очень молодые, розовые и свежие, словно на параде, я заметил вдалеке двух французских солдат с винтовками "на ремень", которые стояли на часах у дверей вокзала.