Поезд

Тяжелые мысли ворочались в голове Аполлона, мрачные. Крепкая пропыленная кожа, стянутая на скулах, потухший взгляд диких глаз устремлен в то место гроба, где подушки приподняли голову отца. Смерть не исказила отцовское лицо, только заострила черты, и все, кто стоял сейчас поблизости, не могли не заметить поразительного сходства этого известкового лица с лицом стоящего рядом сына.

Сквозь собравшуюся во дворе толпу пробирался человек в железнодорожной форме, дядя Алекпер, он уходил договариваться с шоферами.

Дядя Алекпер трудно дышал, черный галстук был приспущен, верхняя пуговица сорочки расстегнута. Многие из тех, кто находился в толпе, знали Николая Кацетадзе долгие годы, им было что сказать. Но люди молчали, не решаясь быть первыми…

Встретив прищуренный взгляд старика с розовой лысиной и редкой бороденкой, дядя Алекпер растерянно кивнул:

– Салам, Хачатур. Может, ты скажешь?

Лысый старик приподнял плечи, множество медалей и значков звякнуло на лацкане ветхого пиджака.

– Сначала ты скажи, Алекпер. Я еще скажу про нашего незабвенного Нико, успею, – произнес старик со значением.

– Что я могу сказать? – вздохнул Алекпер и, сделав долгую паузу, проговорил: – Дорогой Нико. И ты, Мария. И ты, Аполлон. Не думал я, что буду говорить с тобой, Нико, когда ты не можешь ответить. Думал, получится наоборот. Сколько лет мы знали друг друга? Почти шестьдесят, когда мальчишками поступили на сортировочную в Баладжарах…

– Пятьдесят четыре, – поправил Хачатур. – Я мастером был.

– Вот, Хачатур тогда уже мастер был, – согласился дядя Алекпер без спора. И умолк, сбитый с мысли. – Я что хочу сказать? Тогда как работали? Какой был инструмент? Гайковерт, молоток, понимаешь. Ручной домкрат, – дядя Алекпер сделал паузу, подумал. – Сейчас он тоже есть… Ты, Нико, работал, как будто у тебя современный инструмент, самоходная установка, честное слово… Потом, когда перешел в пассажирскую службу… Что тогда было в поезде? В каждом дальнем маршруте работал парикмахер, два электромонтера. В каждом вагоне два проводника, честное слово. Потом сократили монтеров, поезда передали вагонному участку, начальника поезда назвали механик-бригадир, чтобы он и за механика отвечал, честное слово… Я что хочу сказать? – дядя Алекпер перевел дыхание. – Ты всегда, брат Нико, был уважаемый человек, замечательный работник, почетный железнодорожник.

– Отличник безопасности движения, – добавил Хачатур.

– Да. Вот Хачатур напомнил… Ты был отличник безопасности движения, – опять согласился Алекпер. Он достал платок, потер лоб, словно проясняя свои мысли. – Дорогой брат Нико… Ты был удивительный человек, даже и не знаю, остались ли такие еще на земле. В самые трудные дни войны ты всегда был уверен, что все будет хорошо, честное слово. Работал, работал, не успокаивался… Вместе со своей Марией, пусть она живет долго…

– Зачем мне жить без моего Нико? – вздохнула тяжко Мария.

– Мария, Мария, – укоризненно произнес Хача-тур. – У тебя еще сын есть, Аполлон, внучка… Как ты можешь?

– Ай, Хачатур, дорогой… Без Нико…

Из толпы потянуло шорохом, точно ветерок пробежал в камышах.

– Ладно, Мария, ты такие смешные вещи говоришь, честное слово! – воскликнул дядя Алекпер. – Все там будем, – и, вздохнув, продолжил тяжело, словно вел упирающегося осла: – Я что хочу сказать? Ты, Нико, вместе со своей Марией, решил помочь нашей родине. Начал крепко думать. И очень полезные вещи придумал. Но пока мало кто их поддерживает…

– Это его и сгубило, – раздалось из той части толпы, где сгрудились железнодорожники.

– Надо было в Москву писать, в Совмин, – возразил другой голос.

– Что толку? Пиши – не пиши… – не согласился третий голос.

Дядя Алекпер ждал, когда возгласы утихнут.

– Словом, я хочу сказать, Нико… Спи спокойно, дорогой брат, мы никогда, никогда тебя не забудем.

Дядя Алекпер умолк и сделал шаг в сторону. Возникшая тишина сгущалась, становясь какой-то неловкой.