Поезд

– Я скажу слово. – Старый Хачатур шагнул к тому месту, что освободил дядя Алекпер. – Дорогой Николай Георгиевич, – Хачатур обвел всех взглядом мудрого человека и вновь обратил взор в сторону гроба. – Дорогой Николай. Для кавказца семьдесят лет не возраст… Но я что хочу сказать… Мы всегда гордимся, когда наша страна вырывается вперед. Наши железные дороги впереди американских на целую эпоху. На каждый километр пути мы перевозим в шесть раз больше груза, чем американцы. И во всем этом твоя большая заслуга, дорогой Николай Георгиевич… Ты прошел большой путь от осмотрщика вагона до машиниста локомотива. Последние несколько лет, по состоянию здоровья, ты перешел на диспетчерскую работу, потом стал пенсионер. Когда обслуживание пассажиров разделили между двумя начальниками – вагонным управлением и пассажирским главком, – ты увидел, что это не годится, что пассажиру стало хуже. Твое сердце, Николай, дорогой, и жены твоей Марии… Ваши сердца не могли успокоиться. Вы не начали вечером пить спокойно чай, вы стали разрабатывать предложения. И я, Хачатур Тер-Ованесян, уверен, что рано или поздно твое дело, Николай, закончит твой сын Аполлон, который, как отец, железнодорожник… Почему тебя тогда не поняли? Потому, что время твое тогда не пришло, другие заботы были в стране. Сейчас надо пробивать… Поэтому спи спокойно, дорогой. Товарищи не оставят" твою семью. Если что надо, пусть придут к ветеранам… И вообще, не беспокойся, дорогой…

Полный достоинства, Хачатур отошел в сторону, скромно позвякивая медалями.

– Молодец, Хачатур, правильно сказал, – поддержал такой же дряхлый старик со слуховым аппаратом в круглом, как блюдце, ухе. – Я тоже так думаю…

Потом выступали еще. Соседи, сослуживцы, двоюродный брат отца из Навтлуги говорил от всех тбилисских родственников.

Полусухой тутовник, единственное дворовое дерево, накинул на толпу дырявую сеть теней, и, казалось, под легким ветерком сеть шевелится, сдерживая тугой улов.

Панихида затянулась, желающим выступить не было конца.

С улицы послышались деликатные сигналы автомобилей. Шоферы напоминали, что время истекает, их ждут другие заказчики, – они же на работе.

Слывший среди стариков «отчаянным» Хачатур Тер-Ованесян бросил робкому дяде Алекперу:

– Кончай, Алекпер. Еще на кладбище говорить будут. – Тем самым он еще дал понять, что лучше него все равно никто не скажет.

Дядя Алекпер облегченно вздохнул и посмотрел в сторону крыльца, где бездельничали музыканты.

Руководитель оркестра приподнял белую трубу.

Музыканты сползли с перил и принялись неторопливо разбирать лежащие на полу инструменты, точно поднимали из пыли отдыхающего слона. Особенное сходство с ним придавал свернутый хоботом бас-геликон. Даже неизвестно, где музыканты раздобыли это медное чудовище. Пожалуй, только в клубе железнодорожников он и сохранился.

– Играем увертюру из оперы «Даиси». Восемь тактов, – напомнил руководитель.

– А потом что играем? – уточнил тарелочник, продевая пальцы в ушки инструмента.

– Плач Маро из «Абесалома и Этери». Шесть тактов, – руководитель, готовясь к игре, провел языком по губам. – А дальше всю дорогу нашего Шопена… Поехали! И-и-и… Три-четыре!

Черный вопль белой трубы взметнулся к блеклому полуденному небу.

Аполлон крепче сжал вздрогнувшее плечико матери. Едва раздвигая спекшиеся губы, Мария что-то шептала по-грузински…

К трубе, подобно путникам, последовательно присоединялись другие инструменты, пока всю группу не замкнула звенящая поступь тарелок…

Печальная мелодия, собранная небольшим оркестром, известила жителей улицы, что нет больше среди них тихого старика Нико Кацетадзе.

Аполлон, не зажигая света, сидел в своей комнате.

Мать увезли к себе родственники на сегодняшнюю ночь – она совершенно выбилась из сил. Звали и Аполлона, он отказался…

Бледная полоса мазнула из-за двери – кто-то включил лампочку в гостиной, наверное, Алина с дочкой вернулись. Они гуляли по бульвару, проветривались после забот, связанных с поминками, хотя всю тяжесть взяли на себя соседи. Аполлону не хотелось никого видеть. Он перестал раскачивать кресло, чтобы не привлекать к себе внимания. Капризный голос дочери громко вопрошал у Алины, придет ли ночевать отец или ей можно будет лечь с матерью? Они решили, что Аполлон отправился к родственникам. Алина не знала, что ответить, и посоветовала лечь отдельно – на всякий случай. Или в другой комнате…

– Я здесь, здесь! – Аполлон опередил появление дочери – войдет, испугается от неожиданности.

– Ты там, Апик?! – воскликнула Алина.

«„Апик, Апик!" Словно мы с ней в постели», – раздраженно подумал Аполлон и проговорил навстречу возникшей на пороге жене:

– Свет не включай, хочу посидеть в темноте.

– И я с тобой, – Алина направилась к дивану, села, и пружины старого дивана недовольно заскрипели. – Красивый город… Когда я здесь была в последний раз? Лет пять назад. Да, лет пять прошло. Зойке исполнилось десять лет, юбилей справляли…

В проеме двери возникла нескладная фигура дочери…

– Ma… Ты где? Сидите в темноте, как мыши… Где же мне лечь?

– Куда ей лечь, Апик?