Поезд

Но, как известно, ничто не вечно под луной. Дорога получила новые вагоны. И один из них, легкомысленно кокетничая свежей зеленью корпуса, чистой серой кровлей и черными, еще не уставшими ходовыми тележками, бесцеремонно вытеснил наш вагон из фирменного состава в обычный поезд. Девчонки-проводницы, как истинные представительницы прекрасной половины человечества, тотчас отдали свои сердца новому кумиру, а прежний принялся отмеривать километры среди собратьев, многие из которых также провели лучшие годы в фирменных поездах. Им было о чем вспомнить. Прошлое согревает, если будущее заманчиво и желанно. Но если от будущего не ждешь ничего, то и прошлое нередко вызывает горечь, несмотря на добрую память, – горечь утраты. Будущее у нашего вагона малопривлекательно. Сколько об этом переговорено за долгие перегоны! Особенную тоску навевал бурый вагон, который попал в схему из почтово-багажного состава и сейчас стоял в сцеплении сразу же перед нашим вагоном. Ну и порассказал он о своем житье-бытье, нагнал страху на бывшего аристократа-фирмача.

Многое из слышанного наш вагон знал и сам, хотя зимовал он на охраняемых базах отстоя. Правда, охрана – смех один: три бабки на восемьсот вагонов. Как опускается ночь, бабки занимают оборону в старом, снятом с колес пульмане, выставляют дворнягу и укладываются спать. Так собачка и охраняет их сон. А зимой день короткий, особенно на севере. Ветра колючие, мороз. Хорошо, если вся вода из системы слита, трубы не разорвет. Но краска лупится, пластик трескается. Ждешь не дождешься, когда с весной начнут вагоны из отстоя выбирать, составы формировать… Однажды, правда, повезло – отправили на зимнюю спячку к югу. Курорт! Вот и построили бы там санаторий для вагонов. И государству выгодно! Весенний ремонт после северной стужи каких денег стоит – в один сезон можно оправдать все расходы на строительство такого санатория… Только никак не решат по-государственному этот вопрос. Год прошел, и ладно, вперед смотреть каждодневная суета мешает. В итоге большие миллионы просаживают на ветер. Нет, не врет этот бурый вагон, не от скуки настукивает истории свои невероятные…

С самого начала ему не везло. Бывают такие невезунчики, на роду у них написано. Начать с того, что местом его рождения была одна из дружественных стран, где по доброте наставили в рабочем купе разной аппаратуры: и для искусственного климата, и для горячей-холодной воды, и для контроля всевозможного. Да так все красиво изладили, что любой деталью можно комнату украсить. Это и привлекло внимание людей из тех, кто себе на уме, есть у нас еще такие, попадаются. «Ни к чему, – думают они, – одному вагону столько радостей». Влезли ночью, когда сторожа спали, и восстановили «справедливость». Повыдергивали тиристорные блоки со всеми диодами и триодами, чтобы у себя дома цветомузыкой наслаждаться. Унитазы голубые, мойки из нержавейки, плафоны узорные… Так ободрали вагон, что стены просвечивали… Хорошо, хоть ходовую часть не тронули. Говорят, что кое-где и металл сшибают – кто из озорства, кто в утиль тащит. Так и стал наш вагон инвалидом, не сделав и сотни километров с пассажирами. На заводе, конечно, дело попытались исправить, не сдавать же новый вагон в переплавку… Кое-как залатали. Замазали кое-где бурой болотной краской, привинтили кое-какую арматуру и поставили в схему неторопливого пассажирского поезда…

Да, горемычная жизнь вагонная. А был бы настоящий хозяин, разве допустил бы такое'

Бурый бедолага тяжело дышал, ревматически скрипя всеми частями, вызывая удивление у нашего вагона своей живучестью. Однако дорога длинная, еще посмотрим, дотянет ли…

Липкая сутемь, приникшая к окну, вмиг растворилась, как только уплыли назад подкрашенные к майским праздникам щиты на платформе, и вагон наполнился бело-розовым светом уходящего дня.

Елизар разыскал в столе тетрадку, вырвал из нее лист, достал ручку. Надо было и переодеться, но передумал: если в поезд сели ревизоры, то могут и внешним видом укорить, когда захотят придраться.

Обычно Елизар принимался составлять «колдуна» с последнего купе, но сегодня решил начать со служебного отделения. Очень уж он был зол на Аполлона за двух подкидышей. Умом-то понимал: другого выхода нет, не оставлять же людей на платформе с законными билетами. И в другие вагоны не направишь. Но все равно обида на Аполлона Николаевича тлела в душе. Еще бы, отобрать полки, которыми можно было распорядиться со своей выгодой. Считай, верных полсотни из кармана выпало, а то и более – это как повезет. Лишь память о том, что старика он заранее вычислил на платформе как своего, смирила недовольство.

Елизар постучал костяшками пальцев о дверь и, не дожидаясь разрешения, потянул ее в сторону. Застревая на ржавых полозьях, дверь, казалось, без особой охоты вывернула на обозрение темное однобокое купе с двумя арестантскими нарами и столиком, голым, как ладонь.