Поезд

– Я и думаю, – ворчала уборщица, сильно выкручивая тряпку. Казалось, вода закипала пузырями. – Одни так и помирают в очереди, пока попадут в наш санаторий, другие, считай, каждый день бегут домой, к жене. Точно их здесь силком держат.

– Силком и держат, – проворчал Прохоров.

– Помню, тут один мужчина шумел. Генерал или кто… Каждый день корил докторов, чуть ли не голодовку объявлял. «Здоров я, и точка!» А вернулся домой, через три дня умер. И баланс не успел составить, все родственники перегрызлись, богатый был генерал.

– Я-то составил, – усмехнулся Прохоров. – Невелико богатство.

– Невелико? – уборщица бросила на Прохорова испытывающий взгляд. – Такой дядька, и невелико. Небось одного пива пропустил за жизнь на мильён.

– Что было, то было, – согласно вздохнул Прохоров.

Он подумал, что действительно «баланс» так и не составил, а живет, как говорится, на острие ножа…

Время пребывания в санатории оставило след в душе Прохорова. И не только потому, что он попал сюда по серьезной причине, нет. Здесь, в более спокойной обстановке, чем в больнице, Прохоров острее переживал сюрпризы, которые подносила ему затейливая жизнь. Как получилось, что он, зрелый мужчина, удачливый, смелый, толковый инженер, добившийся в своем деле значительного успеха, вдруг сорвался и полетел вниз, теряя на пути практически все, что наживал годами: чины, авторитет, личное благополучие. Неприятности, что преследовали его последнее время, уже не удручали, а скорее удивляли. Каждого нового дня он ждал со странным любопытством: что еще ему может подсуропить раскинутое на тысячи километров беспокойное хозяйство. Конечно, все, что происходило в последнее время на дороге, не являлось следствием его руководства, но разве это принимают во внимание там, в далеких кабинетах, где решалась его судьба. Попробуй, затронь коренные причины всех бед на железной дороге – как это аукнется в светлых теремах министерства. Тактика тут нехитрая – найти козла отпущения, обломать ему рога, назначить нового начальника и жить спокойно несколько лет, как бы в ожидании результатов. И вновь все по кругу, а у круга, как известно, нет конца. И все-таки обидно! Обида затрудняла дыхание, сдавливала сердце. Освободись он от этой тяжести, и сердце вновь застучит легко и полно, и он, как прежде, сможет на одном дыхании взлететь на шестой этаж, перескакивая через ступеньку. Но в том-то и дело, что Прохоров не мог освободиться. Никак не мог, хоть и старался, отдаваясь размышлению о том, что лично его судьба мало что значит на фоне огромных событий, которыми живет общество. Что гораздо более значительные персоны, чем он, оказывались забытыми, хотя и могли претендовать на благодарность…

– И черт с ними! Черт с ними! – воскликнул он довольно громко.

Уборщица вскинула голову.

– Бранись, бранись, – одобрительно проговорила она – Глядишь, и поможет… Помню, лежал тут один. Давлением высоким мучился. Лекарства не помогали. А начнет ругаться… Всех достанет. И профессоров, и сестер… Глядишь, к вечеру в туалете курит. И давление, как у младенца.

Прохоров усмехнулся. Если бы бранью восстанавливалось здоровье, то здоровее его вряд ли найдешь человека. Сколько пара он выпустил на одних селекторных совещаниях, когда начинал жучить службы за какой-нибудь прокол или упущение. На железной дороге любой пустяк, любая нерасторопность подобна снежному кому…

– А еще у нас лечилась артистка из кино. Та вообще, – не успокаивалась уборщица, – бывало, заведется, никого не забудет! – Уборщица достала из кармана связку ключей и принялась их перебирать. – Потом ее в нервный санаторий спровадили. Или для психов, не знаю…

– Кого? – рассеянно спросил Прохоров.

– Артистку. Разорялась больно… И в столовой, и в корпусе. Все ей не так…

Круглое лицо уборщицы хитро улыбалось, мол, она знает еще кое-что, да не все сразу.

– Интересно, а что вы про меня будете потом рассказывать? – серьезно проговорил Прохоров.

– Про вас?! Ничего не буду… Ничего в вас нет такого. Кроме внешней основательности.

Наивная тетка и не предполагала, как своей добросердечностью ранит Прохорова. Выискав в связке нужный ключ, она отворила дверь регистратуры и уволокла туда свое ведро. В это время появился Леонид, в куцей джинсовой куртке и мятых в гармошку лысых штанах. Бывший таксист, Леонид работал проводником пассажирского поезда, но проштрафился, был списан в резерв. Ходил по инстанциям, каялся, достучался до начальника дороги. Прохоров взял его к себе шофером. Так Леонид и осел в управлении, тайно надеясь вернуться к беспокойной, но весьма доходной проводниковской жизни. Прохоров не торопился списывать Леониду его грехи – парень оказался неплохим шофером…

– Запаздываешь, – пробурчал Прохоров.

Леонид что-то промямлил в ответ, уводя в сторону маленькие фисташковые глаза.

– Я тут стою, выслушиваю всякую чепуху, а он опаздывает, – Прохоров направился к выходу. Хоть ему и не впервой покидать санаторий без разрешения, но каждый раз он испытывал в душе смущение. – Где машина?