Поезд. Бремя танцора

Деревня далеко, километров десять пешком, но там только фельдшер, но он, возможно, уехал в другую деревню, что случается часто, принимать роды, аптечка у него здесь есть, обычная. Но есть и несколько ампул анальгина. Все не то, время идет, Борис с ужасом осознавал свою беспомощность как врача. Разговор с Москвой пришлось заказывать через станцию, Борис кричал, умолял, чтобы соединили быстрее. Видимо, всё-таки удача не совсем от них отвернулась, и соединили через десять минут.

–Гена, привет, это Борис.

– Здравствуй, Боря.

– Гена, сейчас долго объяснять. Я ехал в поезде, и вот неожиданная остановка. Но дело не в этом. Ты можешь по своим каналам направить спасателей на станцию «Весёлое»? Я понимаю, что это далековато, но у тебя ведь есть свои связи, сколько километров до Москвы? – обернулся он к железнодорожнику.

– Двести пятьдесят, – неторопливо, как будто припоминая, ответил он.

– Двести пятьдесят, – повторил в трубку Борис.

– Что случилось-то?

– Тут женщина молодая умирает. Знаешь, симптомы очень подозрительные. Похоже на пневмонию, но уж очень неординарное течение. Я оставил там её, с мужем, вообще, мы тут в переделку попали, она с ребенком, у ребенка тоже не совсем нормальное состояние. Никаких признаков, но она тоже как бы угасает. Короче, медлить нельзя. Тут от станции дорога идёт, два часа по лесу, там избушка. В общем, дежурный по станции подскажет. Гена, могу я на тебя надеяться?

– Боря, ты остался неисправимым романтиком. Я не хочу вдаваться в подробности, но ты и я вряд ли сможем ей помочь.

– Почему?

– Дело не в том, почему, а в том, что она… Я не могу тебе этого сказать. Но я вылетаю, жди к вечеру. Продержишься? Оставайся возле неё и наблюдай за событиями. Потом мне все подробно расскажешь.

Борис хотел ещё что-то сказать, но связь оборвалась. Он сгрёб все, что было в аптечке, и пошёл назад. Близился полдень. Яркое, но холодное солнце. Спокойно-безучастные ели, одинокое безмолвие леса. Безмолвие как одобрение бессмысленности всего, чем обеспокоено сердце человечье. Легко думать о вечности, вспомнилось ему из ночного разговора, действительно, легко, представляешь бесконечность, и мысли растворяются. Как соль в океане, остаётся тёплый солёный бульон растворённых человеческих мыслей, а океану на это абсолютно наплевать. Мысли не люди, по сути, они тоже в какой-то момент отделяются от людей и становятся вечными. Мыслишки тривиальные… Мысли глобальные…

Подходя к избушке, он услышал душераздирающий крик Ани. А потом жалобное поскуливание Маши. Ноги отказывались бежать, они отказывались ускорять темп. Дверь широко распахнулась, и он увидел Саню с окровавленными руками. О, Господи, что случилось. Глаза его блуждали, не зафиксировавшись на Борисе.

– Александр! Очнитесь! Почему у Вас руки в крови?

– Она кашляла, забрызгала меня. Я… пытался прикрыть ей рот ладонью… Это было ужасно. Машка… Она ничего не говорит. Пойдите к ней, я не могу! Не могу! Не могу!

– Успокойтесь, сядьте тут, не заходите, я сам.

Саня сел на крыльцо и схватил голову руками. Слёз не было. Рыданий не было. Я, наверное, бесчувственное бревно, на моих глазах умирает мать моего ребенка, а, может, я и ребёнка уже потерял, а я… Не хочу, не хочу, не хочу… Отсутствие Бориса продолжалось бесконечно. Наконец, он вышел.

– Возможно, помощь скоро подоспеет. Нужны антибиотики, а их нет. Даже не предполагаю, что делать. Ждать и надеяться.

– Борис, Вы что, с ума сошли? Вы же врач!

– Я неточно выразился. Будем контролировать температуру.

– Предлагаете молиться?

– Именно этим я и собираюсь заняться. А Вам советую подумать о своих грехах. Человек должен как можно чаще сокрушаться о своих грехах. А чужие грехи обличать. Не обвинять, а обличать, это разные вещи.

– Это ведь очень удобно – грешить, а потом раскаиваться.

– Александр, Вы так и не поняли ничего из предыдущих событий? Очень жаль.

– Я не могу взять в толк, почему это происходит именно со мной. Почему на меня все это свалилось. Да, я был не самый лучший муж и отец. Да, я пренебрегал многими вещами. Но ведь большинство людей так живет. Я никого не убивал, не грабил, не насиловал. И вообще, почему Вы меня всегда ставите в положение оправдывающегося, не понимаю. Возможно, я не очень бережно относился к понятию любви. У Лема секс без любви – это когда человек ест соль и перец целыми ложками, потому что без соли и перца еда будет пресной. Я не так категоричен, хотя при наличии любви сие качественно отличается. Хотя я согласен с тем, что секс лишь часть любви, в каких-то случаях не самая главная. А главная часть – это «искренность, выстраданное доверие сердца к сердцу». Но это в идеале. А в реальности, в наше бурное время хочется успеть все. Вот Вы, Борис, неужели после потери своей единственной женщины никогда не испытывали влечения к другой женщине?

– Испытывал, грешен. Но всегда помнил о ней, единственной.

– Так ведь это и есть лицемерие. Ведь Вы же, наверно, говорили какие-то слова этой женщине, судя по всему?

– Говорил. И совершенно искренне.