Поезд. Бремя танцора

Ожидание неотвратимого и бессмысленного исхода. Саня выпил рюмку, потом ещё. В комнату идти было страшно. Он попытался ободрить себя шуткой, но в голову ничего не приходило. Он подумал, что надо бы поговорить с дочерью, успокоить её. Но последняя их беседа свидетельствовала о том, что ребенок понимает даже больше, чем он сам.

Эмоции словно пугливые ящерицы, уползли вглубь, оставив только свои хвосты-напоминания о том, что он должен переживать за родных. Как же выйти из этого состояния «амёбности»? Зачаточность чувств, душевная импотенция, прав Борис. Установленные самим собой рамки поведения, оберегание от потери равновесия. Стоп. Я сам раскачиваю маятник, и амплитуда отклонения может быть непредсказуемой.

Саня закурил сигарету и старался не думать ни о чём, но глупая привычка анализировать мешала расслабиться. Надо пойти и проверить, как там Аня. Надо действовать как автомат, у которого есть своя определённая программа, иначе можно сойти с ума.

…Борис постучался в дверь железнодорожного домика. Никто не ответил. Он забыл спросить, в какой стороне деревня. Взломать дверь и снова куда-нибудь звонить? Это уже слишком. Вдруг он заметил мальчишку, приближающегося со стороны леса, откуда он сам только что вышел.

– Эй, мальчик!

– Ну?

– Скажи, в какой стороне деревня?

– Какая деревня?

– Что, здесь нет поблизости деревни?

– Вы, дядя, что-то перепутали. У нас не деревня, так, пара домишек, да до них топать часа два.

– А где ближайший медпункт?

– А на что он нам? В деревне только старики.

– А как же… Мне железнодорожник сказал, что там есть фельдшер. А где сам-то, не знаешь?

– Дядя Ваня-то? Он через часок подойдет, в лес, за дровишками двинулся.

– Мне срочно нужна помощь, понимаешь. Там женщина умирает. Может, дверь взломать?

– Не получится, тут крепкий засов. Я могу сходить за ним, если хотите.

– Я тебя очень прошу, срочно, как можно быстрее.

– Я мигом, – мальчишка побежал по дороге, – я мигом, дяденька, мигом!

Никого. Бред какой-то. Так не бывает, что за глухомань такая…

–Ничего не понимаю…Кажется, я начинаю разговаривать сам с собой.

От спокойного голоса за спиной он вздрогнул.

– А тут и понимать нечего, – раздался голос Реутова, – Борис, я не хочу говорить прямо здесь, сейчас подъедет машина, поедем в Москву.

– Ты? Ты давно здесь?

– Давненько, соскучился по тебе. Здравствуй, Борис!

– Погоди, сейчас не до любезностей. У тебя аптечка с собой?

– Аптечка уже не пригодится, поверь.

– Но… Как же я поеду с тобой в Москву, а они?

– Ну, мы же не звери, не оставим их здесь. Ты же сам видишь, медицина тут уже бессильна. У них нет никакого иммунитета, и вообще, это все ещё слишком не исследовано. Даже за свою «работу» я не могу поручиться головой. Каламбур – за работу над их головой я не могу поручиться головой.

– Я не понимаю…

– После, после. Все позади. Садись в машину, – Реутов открывал дверцу уазика, – я все объясню.

Борис протиснулся на заднее сиденье. В машине сидел Алексей и ещё два незнакомых человека с каменным выражением лица. От их взгляда, скользнувшего как бы мимо него, ему стало не по себе. Он решил пока не задавать никаких вопросов. Доехали минут за сорок. Борис увидел ещё два уазика около избушки. И Саню, который стоял на улице в одной рубашке. В быстро сгущавшихся сумерках трудно было определить выражение его лица, но он почувствовал, что произошло непоправимое.

– Молодой человек, давайте пошевеливайтесь, финита ля комедия, да бросьте пистолет-то, не заряжен он, бутафория одна, – крикнул Реутов, высовываясь в дверцу.

– Комедия?! Вы что, издеваетесь?! – у Сани перехватило дыхание.

– Смотри-ка, он ещё не разучился впадать в гнев. Похвально. Значит, руки на себя не наложит. Знаете, забота психиатра предохранить от греха. Так ведь, Азаровский? Ты ведь у нас теперь сильно верующий. Вот тебе и доказательство – все мы в руках господних, даже творения рук и ума человеческих.

– О чем ты говоришь?

– Пошли, отойдем в сторонку. Нет, все после, я тоже жутко устал.

…Реутов уютно развалился в кресле, попивая кофе.