Поезд идет на восток

Еще один китайский прием уже в другом месте и уже по правильной схеме состоялся где-то через месяц, когда я немного освоился и собирался найти хоть какую-либо временную работу. Я позвонил по телефону, который получил в России при весьма странных обстоятельствах в вагоне поезда еще тогда, когда я только замыслил поездку в Китай. Однажды во время зимних каникул я ехал с сыновьями на мою малую родину. Стоя вечером у окна вагона в коридоре, я случайно услышал китайскую речь. Говорили в соседнем купе. Вскоре оттуда вышел мужчина-китаец и проследовал в конец вагона. Меня как китаиста, естественно, распирало любопытство и желание познакомиться. Когда я попытался заговорить с этим мужчиной по-китайски, реакция была поразительная: он сначала опешил от неожиданности и едва не уронил туалетные принадлежности, которые держал в руках, и лишь через некоторое время смог заговорить. Вероятнее всего он решил, что это работа вездесущего КГБ и за ними установлена слежка. Он сразу же сообщил о нашем знакомстве своим попутчикам, и через некоторое время они уже пригласили меня в свое купе. Это были профессора из Пекинского технологического института, которые приезжали в Ленинград, а после окончания переговоров отправились в путешествие по стране. Мне как раз были необходимы знакомства и связи в Пекине, поэтому в конце беседы мы обменялись телефонами, и я пообещал по прибытии в Пекин позвонить им.

Профессор Юн вспомнил меня довольно быстро и после небольшого разговора мы договорились встретиться. Спустя несколько дней я был уже у него в институте, и он представил меня чуть ли не всему составу института, включая уже знакомых мне бывших попутчиков. Как я потом понял, это нужно было ему, для того чтобы самому не засветиться в связях с иностранцами. После этого мы побывали в его лаборатории, где процедура знакомства продолжилась. Затем пришла его жена. Хозяева опять предложили гостю кофе, а затем повели в местный ресторанчик. Мы сидели в отдельном кабинете и постигали разнообразие китайских блюд, которые мне по ходу дела представляли. Профессор Юн исписал всю салфетку какими-то таинственными и в то время не всегда мне понятными иероглифами (какие-то блюда с креветками и кальмарами, с медузами и т.д.), а также яичница, пельмени, салат, мясо. Хозяева сели с двух сторон и усиленно пытались все это впихнуть в меня под единственную бутылку пива. В общем, как я ни сопротивлялся, гостеприимство было продемонстрировано на высшем уровне, но по чеку, который он выписал, отойдя к стойке кассира, я понял, что за это гостеприимство будет расплачиваться их институт по статье «Прием иностранных гостей».

Разговаривали, как всегда, обо всем и ни о чем: о семьях, о развале Советского Союза (китайцев особенно интересует, кто виноват), о событиях в России (эти темы не перестают оставаться главными в разговорах с русскими, особенно если разговор ведется лицами старшего поколения).

Говорили и о том, как живут люди в России и в Китае в это непростое время перемен. При этом мои собеседники употребили до сих пор незнакомое мне слово «байсин» (сто фамилий), которое оказалось незнакомым мне ранее разговорным синонимом слова «народ». Сам перевод звучал как «сотня фамилий», то есть в Китае действительно ограниченное количество фамильных иероглифов. Правда, для выказывания некоторого уважения к этому самому народу с сотней фамилий добавляют еще уважительный иероглиф, и получается «лаобайсин». Уяснив это понятие, я с жаром стал рассказывать о том, как живут люди в России, старательно подчеркивая тот факт, что мы с вами, дескать, тоже являемся этим самым народом. Мои собеседники почему-то меня в этом не поддержали. И только через несколько лет я понял, что «лаобайсин» в их понимании был лишь синонимом слова «простолюдин», а они в профессорском звании таковыми себя никак не считали. В то время мне казалось, что «мы с ними одной крови», выходцы из «социалистической шинели», но для китайцев высокие идеи «равенства и братства», как оказалось, оставались пустыми фразами, а свой родной китайский менталитет, взращиваемый тысячелетиями, был все-таки значительно сильнее. А по этому менталитету получалось, что любой ученый, в смысле образованный человек, а тем более профессор уже выходил далеко за рамки этих «ста фамилий» простолюдинов, даже если у него по-прежнему фамилия была одной из этих ста.

В конце разговора удалось перевести беседу на интересующую меня тему поиска подработки в свободное время. Я понимал, что без дополнительной подработки, без дополнительно заработанных средств, мне будет трудно и прожить этот год, и привезти подарки родным, и попытаться привезти с собой хоть что-нибудь из того, что так было мило сердцу китаиста. Но, по их словам, стало ясно, что больше всего в Китае интересуются естествоведами, технарями, а не языковедами. У комитета по образованию лимит на лириков уже исчерпан.