Поезд из Венеции

— Господин прокурор обратил мое внимание на то, что вопросы свидетелю можно ставить только через председателя… Поэтому прошу вас, мэтр Лурса, соблаговолите…

— Слушаюсь, господин председатель… Не сделаете ли вы величайшее одолжение узнать у свидетеля, кто за него платил?

И председатель явно неохотно повторил вопрос:

— Потрудитесь сказать господам присяжным, кто за вас платил?

— Не знаю…

Люска не спускал полные злобы глаза с адвоката.

— Не спросите ли вы, господин председатель, платил ли его приятель Маню за себя?

Рожиссар требует, чтобы все формальности были соблюдены! Пожалуйста! Теперь председателю придется, как попугаю, повторять чужие вопросы.

— …вас спрашивают, платил ли за себя Маню?

— Платил ворованными деньгами!

Всего десять минут назад зал был спокоен, даже чуточку угрюм. Но вот публика почуяла, что идет бой, хотя она даже не заметила его начала. Никто не понял, что именно произошло. Присутствовавшие оторопело глядели на адвоката, который вскочил с места, как дьявол, и громовым голосом задавал какие-то пустяковые вопросы.

Черты лица Эмиля обострились. Возможно, он начал что-то понимать?

А тем временем Люска со своей нимбообразной шевелюрой внезапно почувствовал себя ужасно одиноким среди всей этой толпы.

— Мне хотелось бы знать, господин председатель, были ли у свидетеля подружки или любовницы.

Вопрос, повторенный устами господина председателя, прозвучал совсем нелепо.

В ответ последовало злобное:

— Нет!

— Чем это объяснялось: робостью, отсутствием интереса или природной бережливостью?

— Господин председатель, — протестующе начал Рожиссар, — думаю, что подобные вопросы…

— Вы предпочитаете, господин прокурор, чтобы я задавал их в иной форме? Хорошо, поставлю точку над «и». До того как Эмиль Маню вошел в шайку, был ли Эфраим Люска влюблен в Николь?

Молчание. Сидевшие ближе увидели, как Люска судорожно проглотил слюну.

— Один из свидетелей сказал нам вчера, что Люска был влюблен… И сейчас вы убедитесь сами, что этот вопрос немаловажен. Задавая вопросы, я пытаюсь установить, что Люска был девственником, скупцом и человеком скрытным… У него не было приключений, так же как у его приятеля Доссена, который только несколько недель назад обратился к профессионалке с просьбой просветить его…

Гул протеста. Но Лурса не сдавался, он стоял на своем. Тщетно председатель стучал по столу разрезальным ножом.

— Отвечайте, Люска!.. Когда через несколько дней после смерти Большого Луи вы заговорили на углу улицы Потье с девицей Адель Пигасс, впервые ли вы тогда имели сношения с женщиной?

Люска не шелохнулся. Только побледнел и уставился в одну точку широко открытыми немигающими глазами.

— Девица Пигасс, которая посещала «Боксинг-бар» и занималась своей профессией на улочках, прилегающих к рынку, упоминалась здесь не раз и, надеюсь, сейчас выступит на суде в качестве свидетельницы…

— Больше вопросов нет? — рискнул спросить господин Никэ.

— Еще несколько, господин председатель. Не соблаговолите ли вы спросить у свидетеля, почему он вдруг почувствовал необходимость сблизиться с этой девицей и посещал ее несколько раз?

— Слышали вопрос?

— Я не знаю, о ком идет речь…

Эмиль уже не сидел, он почти стоял. Вцепившись обеими руками в барьер, он так сильно наклонился вперед, что его ляжки не касались скамейки, и жандарм даже придержал его за локоть.

— Не спросите ли вы у свидетеля…

Лурса не договорил. Рожиссар снова обратился с протестом…

— Прошу прощения! Не окажете ли вы мне, господин председатель, величайшее одолжение спросить у свидетеля, в чем он как-то ночью, лежа в постели с вышеупомянутой девицей, ей признался?

Следовало держать его все время, каждую секунду, на прицеле своего взгляда. Мгновенная передышка — и он, чего доброго, оправится. В нем чувствовался как бы прилив и отлив, падение и взлет, то он весь напрягался, свирепый и жестокий, то, растерянный, искал опоры вовне.

— Не слышу ответа, господин председатель…

— Говорите громче, Люска…

На этот раз Люска глядел на Эмиля, на Эмиля, который громко и тяжело дышал, весь нагнувшись вперед, словно собираясь перескочить через препятствие.

— Мне нечего сказать… Все это неправда!..

— Господин председатель… — попытался еще раз вмешаться Рожиссар.

— Господин председатель, я прошу дать мне возможность спокойно продолжать допрос… Соблаговолите спросить свидетеля: правда ли, что вечером седьмого октября, когда Маню, услышав выстрел, поднялся на третий этаж, Люска успел проскользнуть на чердак, где ему пришлось просидеть несколько часов, так как обратный путь был отрезан следователем и полицией?

Маню сжал кулаки с такой силой, что, должно быть, почувствовал боль. В зале никто не шевелился, и Эфраим Люска, он же Жюстен, был всех неподвижнее, недвижим, как неодушевленный предмет.

Все ждали. Никто не нарушал его молчания. А сам Лурса, стоя с вытянутыми руками, казалось, гипнотизировал его.

Наконец голос, идущий откуда-то издалека, произнес:

— Я не был тогда в доме.

Послышался дружный вздох публики, но это не был вздох облегчения. В воздухе пахло нетерпением, насмешкой. Все ждали, обернувшись к Лурса.