Поезд М

Сентябрь на исходе, уже холодает. Иду по Шестой авеню, останавливаюсь купить новую вязаную шапку у уличного торговца. Надеваю, и тут ко мне подходит какой-то старик. Синие глаза горят, волосы белы, как снег. Подмечаю: его шерстяные перчатки прохудились, левая рука забинтована.

– Отдай мне деньги, которые у тебя в кармане, – сказал он.

То ли мне устраивают испытание, подумала я, то ли я забрела в зачин современной сказки. У меня была двадцатка и еще три купюры по доллару. Все это я положила ему на ладонь.

– Хорошо, – сказал он, помедлив, а потом вернул двадцатку.

Я поблагодарила его и пошла дальше, в еще более приподнятом настроении.

На улице было полно народу, и все куда-то спешили, словно в сочельник, когда люди в последнюю минуту бегут за покупками. Это я заметила не сразу, теперь же мне казалось, что народу все прибывает. Мимо меня протиснулась девушка с охапкой цветов. Головокружительный аромат завис в воздухе, а потом рассеялся, уступив место рефрену, от которого захватывало дух. Все мои чувства обострились: биение сердца, запах песни, гонимой ветрами, которые столкнулись в лоб, и поток людей, которые торопятся по домам.

Денег на три доллара убавилось, любви – прочной и глубокой – прибавилось.

Приметы были добрые. Сделку назначили на 4 октября. Мой юрист по недвижимости пытался отговорить меня от покупки бунгало: мол, состояние ветхое, перепродать с барышом удастся вряд ли. Не мог уразуметь, что в моих глазах это преимущества. Спустя несколько дней я отдала деньги, которые накопила, и получила на руки ключи и свидетельство собственности на домик в нежилом состоянии и участок с засохшей травой, в двух шагах от линии метро по левую руку и от океана – по правую.

Последствия бури, Рокуэй-Бич

Преображение сердца – это замечательно, а как ты к нему приходишь, не имеет никакого значения. Я разогрела немного фасоли, наскоро поела, дошла до метро “Западная Четвертая улица” и села на “А”, чтобы поехать в Рокуэй. Я думала о моем брате: когда шел дождь, мы по утрам часами собирали из конструктора “Линкольн логз” форты и хижины. Мы были всей душой преданы Фессу Паркеру, нашему Дэви Крокетту. “Верь, что ты прав, и шагай вперед!” – таков был его девиз, который вскоре стал нашим[30]. Он был хороший человек и стоил намного больше, чем тысяча зерен. Мы ходили пред ним так, как теперь я хожу пред инспектором Линден.

На “Брод Чэннел” вышла из вагона, сделала пересадку. Был безветренный октябрьский день. Как приятно преодолевать это короткое расстояние от метро по тихой улочке, с каждым шагом приближаясь к океану. Мне больше не придется с тоской поглядывать на бунгало сквозь трещину в дощечке. Проигнорировав табличку “Посторонним вход воспрещен”, я впервые вошла в свой дом. Внутри не было ничего, кроме детской акустической гитары с оборванными струнами и черной каучуковой подковы. Ничего, кроме хорошего. Маленькие комнаты ржавая мойка сводчатый потолок запахи столетней давности, перемешанные с затхлыми запахами животных. Я не смогла пробыть там долго – плесень и застарелая сырость раздразнили мой кашель. Но мой энтузиазм они не охладили. Я точно знала, что нужно в доме: одна огромная комната, один вентилятор, который можно направлять в разные стороны, потолочные окна, мойка в деревенском стиле, письменный стол, книги, кушетка, пол, выложенный мексиканской плиткой, и печка. Я присела на своем кособоком крыльце, уставилась, радуясь, как девчонка, на свой двор, пестрящий живучими одуванчиками. Поднялся ветер, и я почувствовала в его дыхании близость океана. Стоило мне запереть дом и закрыть калитку, сквозь щель в заборе пробралась бродячая кошка. Извини, сегодня у меня нет молока – только радость. Я еще немного постояла у облезлого забора. Мой Аламо, сказала я, и отныне мой дом обрел имя.

Ее звали Сэнди

* * *

Перед корейской кулинарией выставили на продажу тыквы. Хэллоуин. Я взяла там стакан кофе и постояла на улице, уставившись в небо. Где-то вдали назревала буря – я это костями чую. Свет уже приобрел серебристый оттенок, лился откуда-то невысоко над горизонтом, и мне вдруг захотелось съездить в Рокуэй, сделать несколько снимков моего дома. Пока я собиралась в путь, провидение привело моего друга Джема. Он время от времени захаживает ко мне без предупреждения, и я всегда радуюсь. Джем – он кинорежиссер – явился со своим 16-миллиметровым “болексом” и портативным штативом.

– Я тут снимал неподалеку, – сказал он. – Хочешь кофе?

– Кофе я только что пила, но… поедешь со мной на Рокуэй-Бич? Посмотришь мой дом и самый красивый променад Америки.

Джем ничего не имел против, я схватила свой “полароид”, и мы отчалили. Вскочили в поезд “А”, по дороге обменялись новостями – нырнули в пучину всеобщих невзгод. На “Брод Чэннел” сделали пересадку, поднялись по длинной железной лестнице надземки, дошли до моего дома. Чтобы войти, я не нуждалась в магических порталах – у меня был ключ, прицепленный к старой кроличьей лапке из ящика отцовского стола.

– Ты мой, – прошептала я, отпирая дверь.