Поезд на Ленинград

Поэтому Феликс орал до тех пор о том, какая жизнь настанет, если мир будет в руках простого народа, сыпал толстовскими идеями, обещал всем земли, каждому – огород, богатое хозяйство, пока не добился своего.

– Не вечно же вам скитаться! Не вечно же жить окопавшись! Вы ведь скоро от голода здесь помрете! Присоединяйтесь к Красной Армии! Вы будете сыты, одеты, обуты! Всем места хватит – страна огромна!

Сначала его выволокли из дому, сбросили с крыльца в лужу, обступили кругом, смеялись над ним во всю глотку, опять принялись охаживать сапогами по лицу, спине, животу. Феликс хлебнул грязной воды, стал кашлять, но краем глаза успевал выхватывать из черно-красной круговерти лицо стоящего на крыльце и наблюдающего за ним венгра. Тот был умен, как сам дьявол, и уже подсчитывал, какую выгоду сможет извлечь из бывшего агента охранки.

– Ладно, тащите его обратно, – сказал он наконец, когда Феликс уже было подумал: все – сейчас захлебнется собственной кровью с грязью пополам.

Поволокли обратно по ступеням крыльца, в гостиную. Степнов велел всем выметаться и, когда двери за сворой его приспешников – один другого гаже и страшнее – закрылись, венгр некоторое время молчал. Потом прошел к столу, отодвинул стул.

– Присядьте, – спокойно и даже с какой-то неожиданной любезностью сказал он, будто Феликс явился к нему с деловым визитом.

Хромая, волоча ногу, продолжая глухо кашлять, Белов почти рухнул на стул. Венгр сел напротив, сцепил пальцы – они у него были гибкими, тонкими и казались неестественно длинными из-за отросших, как у зверя, ногтей.

– Я скажу им, что встречал вас в гимназии, – хрипло и быстро заговорил Феликс, утирая кровоточащий рот, – что вы большевик и приходили к нам в класс говорить о Карле Марксе, я поручусь за вашу честность. А людей ваших постепенно расформируем, порционно, чтобы не было заметно, но всех примем в ряды Красной Армии. Сейчас солдаты возвращаются, полки расформировывают, я сам служил в Гвардейском саперном полку… которого уже нет. Они охотно берут молодежь, потому что она ветрена, беспринципна, белый лист, табула раса. С молодежью легче построить новое государство. Солдатня, матросня – их тоже берут, даже документов не спрашивают. Австрийцы, малороссы, чехи – и их принимают. Люди постарше… вот с ними поступают осторожнее, долго выясняют, чем дышат. Без меня вам там не выжить. Я буду вашим оберегом. Я знаю, что они хотят слышать, я научу, как с ними говорить.

Выслушав Феликса, атаман хмыкнул, кивнул, согласился. Выдержав паузу, заговорил, и Феликс внутренне возликовал. Венгр говорил долго, поведал о том, что он пытается построить анархо-коммунистическую колонию, но, кажется, потерпел на этом поприще неудачу, сознался, что не раз подумывал примкнуть к большевикам, что у него есть светлая цель в жизни – видеть общество организованным, сплоченным и работающим, как единый механизм, пустился даже в анатомические подробности человеческого тела, объясняя Феликсу, как функционируют мозг, сердце, другие органы, сравнивал их с людскими общественными ячейками. Он говорил так проникновенно, что Феликс почувствовал небывалый подъем в душе от того, что всецело разделяет стремления этого человека. На миг ему показалось, что тот не так плох, каким казался. Он так заслушался, что не сразу заметил чей-то глаз, наблюдающий за ними сквозь чуть приоткрытую дверь.

– Пусть моим людям выдадут красные нашивки, – говорил атаман. – Пройдет немного времени, и они привыкнут к новой власти. А полезным я буду сразу, ты не думай. Там, у села Мосолова, кучка белых. Они собираются разобрать железную дорогу. Беру их на себя. Но мне нужно иметь своего человека либо в военном комиссариате, либо в чрезвычайке.

И он поднялся, подошел к буфету, вынул оттуда белую бумагу, подержал ее в руках, долго пялясь в чистое белое полотно, вернул обратно, взял тетрадь, вырвал лист – правильно, белая бумага наведет на мысль о подлоге, тетрадь еще можно где-нибудь раздобыть, а бумага осталась только у бывших помещиков. Положил лист перед Феликсом.

– Пиши. – Он ткнул пальцем, скребнув по бумаге ногтем длиной дюйма в два. – На имя Швецова Савелия Илиодоровича.

И сам продиктовал рекомендацию от лица Феликса, включил туда все требования насчет нашивок и обещания склонить атамана на сторону красных. Феликс послушно все записал, поставил дату, подписался.

Венгр невозмутимо взял документ, прочел, удовлетворенно хмыкнул, потом пошел к дверям и, распахнув их, велел отправить гостя в подвал.

Феликс был так ошарашен этим решением, он рвался и кричал, сначала в надежде, что отобьется, потом понял, что не сладит с пятью солдатами, патетически возжелал смерти, думал погибнуть героем. Но желание это было секундное – глупый юношеский порыв.

Решетчатые двери в арочном проеме обширного винного погреба с лязгом сомкнулись, когда Феликс, отлетевший на три метра от них и протаранивший земляной пол, вскочил, подбежав обратно.

– Вам без меня не справиться! Только я могу вас туда ввести! Они мне верят… Я у них герой! Они меня слушают!