Поезд на Ленинград

– Кто бы мог подумать, что тот чернявый паренек в пиджачке с иголочки, таскавший за шиворот моего отца, что колотил его и вынуждал совершить подлог, станет начальником Секретно-оперативного управления и без пяти минут начальником ОГПУ… А кем стал я? Жалким сумасшедшим! Я бы мог с этим портфелем явиться к вам прямо на Лубянку и вытребовать себе должность посолиднее. Я бы тоже заседал в прокурорском кабинете, завел бы себе любовницу, урвал бы квартирку побогаче! Но Феликс открыл мне глаза… и мне стало противно все ваше сборище, которое воспользовалось светлыми идеями равенства и братства, именем Революции, чтобы, просто сменив маску, делать то же самое, что вы делали и до нее. Я все сказал. Считаю вас уничтоженным, придет время, и вас поставят к стене. Но я теперь не хочу сам в этом участвовать. Я истратил все силы. Стреляй, на!

Ягода прижал пистолет ко лбу зажмурившегося Вольфа, большим пальцем сдвинул предохранитель.

И тут произошло неожиданное даже для Грениха. Этот удивительный больной открыл глаза, выпрямился и, несмотря на приставленный к голове пистолет, скрестил руки на груди и закинул ногу на ногу. Лицо его выражало абсолютное спокойствие и достоинство.

– Вам, Энох Гершенович, деваться больше некуда. Стрелять не советую. «Интеллидженс Сервис» за мой труп с вас десять потребует, – манерно проговорил Феликс, но вдруг глазные яблоки его дернулись, зрачки закатились под веки, он обмяк. Все думали – обморок. Но разве только долисекундный. Будто в небольшом приступе эпилепсии он дернулся, скользнул на пол, но тотчас, как если бы был змеей без костей, пересел на соседнюю скамейку через проход, на которой всегда появлялся Вольф. Ягода, не ожидавший такой выходки, развернулся, продолжая держать его на мушке и не зная, как себя повести. Грених думал, застрелит сейчас.

– Выстрелите и убьете бедного больного, сумасшедшего, – негромко прошипел Вольф. Лицо его опять стало темным, на лбу выступила жила, черты заострились. – Застрелите невинного дурачка, который верит сказкам. Феликс – дурачок, святая простота, искренне считает, что он… ха-ха-ха… английский, чтоб его, контрразведчик!

Ягода отшагнул от него, как от прокаженного. Он уже видел за эту поездку сотни раз, как тот менял лица, голоса, изображая то одного своего персонажа, то другого, перескакивал со скамейки на скамейку. Но Ягода ему не верил, потому что сидел сзади и наблюдал преображение одной личности Вольфа в другую издалека, с галерки. Грених мог поклясться, что Ягода не всегда замечал, как меняется лицо Вольфа, пока слушал его обличительную тираду. Эти переходы от одной личности к другой до сей минуты казались малоубедительной актерской игрой, этаким моноспектаклем, иногда эти трансформации были вовсе незаметны, их можно было принять за проявление эмоций или посчитать за оговорки, бывало, Феликс звал себя Вольфом, а Вольф – Феликсом.

Но сейчас это случилось на глазах Ягоды. Преисполненное достоинства, лицо Феликса превратилось в низменное, принадлежащее убийце Вольфу. Зампред увидел, как расширяются его зрачки, как вваливаются щеки, багровеет кожа. Эти закатанные глаза, короткий, похожий на эпилептический, припадок и прыжок со скамьи на скамью произвели на Ягоду впечатление такое, будто он наяву увидел существо из потустороннего мира и тотчас в него уверовал. Грениху было любопытно наблюдать, как глава ОГПУ с непритворным изумлением взирает на шизофреника. Таких на своем веку видеть ему еще не доводилось. Такого и Грених видел впервые.

– Бесноватый, – вырвалось у Ягоды.

– Не бесноватый, нет, – шипел на онемевшего Ягоду больной. – Я такой же, как ты, агент охранки. Миклош уже заплатил. Теперь наша с тобой очередь… Что так смотришь? Не узнаешь, нет? А-а, совершенно выпустил из внимания шрам. Пулевой шрам… У Феликса его нет. А у меня есть. Феликс – сумасшедший!

– Грених, что происходит? – взорвался Ягода. – Ваш эксперимент вышел из-под контроля, черт возьми. Это вам так с рук не сойдет.

– Ну неужели не узнаешь мальчишку, которого притащил в охранку? – давил дальше Вольф с неподвижным лицом человека, которому нечего терять. – Только не трогай убогого, Феликс – невинное дитя, верните его доктору Зигель, у которой я его позаимствовал. Константин Федорович, я готов отправиться в суд и рассказать всю правду о Владе Миклоше! И о Зеленском, Иванове, Зубареве, даже Ягоде…[21] Я готов поведать миру обо всем, что знаю!

От переизбытка переживаний обе личности больного, кажется, окончательно перемешались.

– Да вы здесь сговорились все! – взъярился начальник Секретно-оперативного управления, разозленный тем, что все молчали. Он сделал шаг-другой назад и окинул взглядом вагон. Все замерли, точно в финальной сцене «Ревизора». – Марш все отсюда! Грених… Вольф – останьтесь. Устроили мне тут: я не я и лошадь не моя.