Поезд Ноя

– Верно! Болезнь – кара и наказание, болезнь – опыт и подсказка. Нечто нашептывает нам на ухо, и все, что от нас требуется, это насторожиться и прислушаться. Чего, казалось бы, проще! Но нет, мы глотаем антибиотики, режем опухоли, сбиваем температуру, не понимая того, что в иных случаях болезнь – дар, которого мы просто пока не в состоянии оценить. Готовность к торсионному перебросу в иное состояние. Сытый голодного не разумеет, как здоровый больного. Один лишь шажочек в этом загадочном направлении, всего один! – и занавес начнет подыматься! Потому что мертвые знают то, что недоступно живым… – глаза Деминтаса горели лихорадочным огнем. – Не ждите того дня, когда прекратятся ваши страдания, ибо это будет днем вашей смерти, – говаривал Теннесси Уильямс. Красиво? – да! Но верно ли? День смерти – великий день! Ради него мы живем и мучимся несколько десятилетий, ему посвящаем всю свою жизнь. Толстой очень точно приблизился к описанию смерти на примере Болконского. Это и впрямь час, когда земное отступает в сторону, становится чужим. Глупец оказывается один на один с самим собой, мудрец напротив прозревает, краем уха и краем глаза видя и слыша приближение того извечного и великого, что ждет нас всех за чертой последнего вздоха. Ибо там все! И свет, и знание, и любовь. Сколько раз мы являемся в этот мир? Что такое наше видимое тело, и существует ли что-либо помимо него? Что вечно, а что умирает через девять и через сорок дней? И умирает ли вообще? Может, попросту улетает? Сначала от тела, а потом от планеты? Не зря ведь люди вспоминают под гипнозом о прошлых веках, о времени, проведенном в леопардовой или волчьей шкуре, о прохладе морских глубин, о высотах, в которых они порхали с легкостью лесных пичуг…

– Лес! – вздохнул Горлик. – Знали бы вы, господа, как я тоскую, к примеру, о лесе. Шелестящая листва, звон мошкары, солнце! Вдвоем с сестрой мы убегали доить березы. Напивались сока до такой степени, что животы барабанами раздувало. Черт подери! Почему все так закончилось?

– Потому что детство, Горлик, всегда проходит. Это одна из земных аксиом! – Деминтас был недоволен, что его перебили. – Времечко, когда деревья были большими, а яблоки казались величиной с глобус. Детство подобно той же воде. Было – и нет, утекло. Иные пропускают его меж пальцев, другие выпивают в пару глотков.

– Наверное, я его выпил, – с печалью вымолвил Горлик. – Потому что помню все до денечка. Оно где-то тут – над желудком…

На какое-то время за столом повисло молчание. Собеседники осмысливали сказанное, пробовали слова на вкус. Каждый погрузился в свое. Горлик убегал мыслями к березовому соку, Егор отчего-то вспоминал свои детские прыжки с подскоком. Мальчишеское тело легко преодолевало земную гравитацию, требовало вычурных движений, словно и впрямь одна из прошлых жизней была заполнена конским галопом. Отдыхая на даче у бабушки, Егор любил бегать по лесным склонам, взлетая иногда на немыслимую высоту. Мгновения стремительного переноса по воздуху впечатались в память накрепко.

– Словом… – Деминтас оглядел собеседников мутным взором. – Здоровое тело – это только здоровое тело и ничего больше! Оно может радовать дух, но с тем же успехом может угнетать и расслаблять. Последнее, кстати, случается значительно чаще.

– Вы против здоровья?

– Вовсе нет. Безусловно, тело – вещь приятная во многих отношениях, однако второстепенность его очевидна. – Деминтас отхлебнул из бокала и отчаянно поморщился. Он словно специально отравлял себя, дабы стимулировать высвобождение от яда потоком откровенных и потому особо жалящих слов. – Очевидна, если в шеренге приоритетов мы поставим смерть на свое законное первое место.

– Первое? По-моему, это чересчур, – подал голос Горлик. – Я понимаю, чудовищная загадка, величие темного покрова и все такое, но коли уж мы явлены этому свету, зачем думать о смерти? Надо, наверное, как-то жить.

– Давайте! – легко согласился Деминтас. – Только сразу возникает вопрос: для чего жить? Для какого такого мифического результата?

– Как это для какого?

– Вы ни разу не задумывались о смысле жизни?

– Отчего же? Разумеется, задумывался! Все-таки я писатель, в некотором роде был попросту обязан…

Глаза Деминтаса полыхнули парой орудийных выстрелов. На мгновение он напомнил Егору кобру с раздувшимся капюшоном.

– Так для чего же мы живем, голубчик?

– Ну… Вероятно, для восприятия красоты, для того, чтобы помогать ближним, делать их чище, мудрее.

– Кто же спорит! – Деминтас скривился. – Но для чего все это?

– Что для чего?

– Я спрашиваю, для чего помогать и зачем восхищаться? В чем ваш конкретный смысл?

– Ммм… Честно говоря, так вот сразу я не готов. – Горлик бросил взгляд на Егора, и последний, помешкав, протянул коллеге руку помощи.

– Вы хотите сказать, что все наши лучшие деяния – только ступеньки перед пъедесталом? Своего рода – разминка перед главным?