Поездка в Новгород-Северский

Вцепившись за руль, поддал газу; запел на высоких оборотах мотор, машина задрожала, как стрела, сорвавшаяся с тетивы, свет фар стал ярче, сильнее, а заяц стремглав понесся по дороге, уже ничего не видя перед собой, ослепленный и оглушенный. Расстояние между ним и машиной неумолимо сокращалось. Но мне не верилось, что может что-то произойти. Однако постепенно от этой напряженной гонки, от неотрывного взгляда на маленький серый комочек, впереди меня катившийся, у самого радиатора почти, я сжался, как будто это я уже убегал от чего-то огромного, страшного и бездушного; заяц же мчал из последних сил, чуть касаясь лапками земли, и показалось, что она, как чуткий барабан, тревожно загудела от этих ударов. Но по-прежнему быстро катила машина, настигая его, ревел мотор, дребезжала дверца, ярко горели фары, гремела из транзистора музыка, звенело, гудело, трубы, ударные, тарелки, гитары, и кто-то там почти кричал в последнем диком экстазе. А когда мне стало ясно, что все вот-вот кончится, что обессиленный живой комок остановится, — ведь я не знал, что происходит в таких случаях, — что заяц, может быть, остановится и уже без страха, который весь вышел, резко повернется, чтобы грудью встретить это смертоносное, что настигало его, — когда я хотел все предупредить, тронуть водителя за плечо, колея ушла вправо, и он повернул руль. А заяц поскакал прямо, в благословенную тьму из этого страшного яркого света, унося в себе колотившееся сердечко…

— Ха-ха-ха! — рассмеялся Сергей. — Припугнули мы серого!

Причем сказал он это добродушно, словно и впрямь хотел только напугать зайца. Но я почему-то не поверил.

— А мне его жалко было, — сказала девушка.

— Да-а, — махнул рукой Сергей, — все-то вы жалеете, всех вы жалеете, и добрых и плохих, — вспомнив, видимо, о чем-то своем, сказал он.

— Сергей, женщинам, наверно, во все времена было свойственно это, — сказал я.

— Наверно… — И, помолчав, добавил: — Только женщины сейчас что мужики, стремление у них такое.

— Ничего, — сказал я, — это пройдет.

— Пройдет-то пройдет, — вздохнул. — А сколько уже из-за этого горя, сколько ссор, драм, не успеваешь разбираться… А разводов сколько, детей-полусирот. Что ж они, по-вашему, вырастут добрее от этого?

Он замолчал, а через некоторое время сказал притихшей девушке:

— Ну что, наговорили мы тут! Не обращай внимания на это.

— Есть же еще и любовь, — серьезно и тихо произнесла девушка, не откликаясь на его веселый тон.

— Есть, да… Должна быть, — задумчиво проговорил он.

И, покрепче взяв руль, он ушел в себя, молча стал следить за дорогой. Поле кончилось, мы нырнули в перелесок. Дорогу сжали кусты, и казалось, что, высвеченные фарами, они бегут на нас со всеми своими листьями, стремятся заглянуть в кабину, прежде чем исчезнуть во тьме. Ветки даже терлись, царапались по обшивке. Но вот выскочили на бугор, и внизу открылась темная деревня. Не светилось ни огонька, было три часа ночи.

Сергей переключил фары на ближний свет, мы немного проехали по улице, и девушка попросила остановить. Мне показалось, что она не доехала до своего дома.

— А вы можете повернуть в этот переулок, выехать на другое поле и…

— Да знаю я, — усмехнулся Сергей. — По всему району приходится мотаться. Счастливо тебе! — И он тронул машину.

— Ой, спасибо! — спохватилась девушка, крикнула вдогонку.

Сергей чуть притормозил, весело сказал ей:

— Приеду к вам на танцы, первый танец с тобой! — А когда мы отъехали, повернулся ко мне: — Оттанцевался я, уже один бегает по двору, ждем другого.

И я тотчас же с тревогой вспомнил о сыне: «Как он там?» Мне подумалось, что за эту нашу первую разлуку с ним что-то случилось, ведь все так зыбко…