Поездка в Новгород-Северский

Утро было солнечным, и проснулся он бодро, с желанием работать, как давно уже не просыпался. А работы хватало. И два дня он не покладал рук. Навел порядок в сарае, так что к торфу теперь легко было подойти, не перешагивая через старые ящики, доски, чурбаки; переколол дрова и сложил их поленницей рядом с торфом; вытащил и проветрил на солнце перину, одеяла, другие вещи, привел в порядок двор. Сделал он немало, но когда в последнюю свою ночь здесь лежал на печи, думая обо всем, понял, что сделанное им — это капля в море. Тут надо месяц прожить, как на кругу. Огород надо бы вспахать, хотя он и договорился с Иваном, что тот все сделает, но кто его знает, как оно получится. Да и камышом хату обставить бы не мешало, еще неизвестно, какая зима будет, замерзнут старики, весь день не будут же они топить. И ворота завалятся скоро… Потом, уже засыпая, он подумал, что успеет завтра по солнцу сходить в лес, к пяти часам вечера на станцию уж как-нибудь да доберется.

Утром, выпив чашку молока, которое принесла тетка Марина, он стежкой по межам огородов вышел за околицу. Край неба над лесом был размыт зарей, от тумана над лугом несло влажной прохладой. Климов скоро пошел между вербами к мосту. Над лесом вспыхнуло солнце, и от верб тотчас легли длинные тени. С противоположного берега они темными полосами перекрывали реку, утолщаясь в воде до самого дна. Туман быстро таял, над рекой поднимался пар. От прибрежных некошеных трав также падала на воду частым гребешком тень. А далее росный луг уже начинал играть, переливаться ярким бисером с багровым от зари отливом. На мосту Климов остановился и, согреваясь под солнцем, смотрел на парившую реку. В воде мотались водоросли от сильного течения, пугливо и юрко хороводили мальки. И он вспомнил другой хоровод… Здесь, у этой реки, в последний раз собрался на рассвете весь класс… Как давно это было! И многие так же, как и он, не стали счастливее вдали от этих мест…

Некоторое время он еще постоял на мосту, затем направился к лесу. Он шел по росе, оставляя за собой на зеленом лугу мокрый темный след. Небо везде сверкало голубизной. В чистом звенящем воздухе чувствовалась тихая, радостная приподнятость — начался новый день.

Потеплело. Климов снял плащ, постелил на траву и сел. Из деревни кто-то выехал на подводе, он услышал слабый перестук колес на бревнах моста. Затем, глубоко вдохнув этот густо настоянный лугом и лесом воздух, лег, закинув руки под голову. Небо было мудро и покойно в своей печальной осенней голубизне. Редкие облака кораблями по морю тихо скользили куда-то.

Он медленно, тяжело встал, надел плащ и вошел в лес. Зашуршала листва под сапогами. Шесть лет он не приходил сюда и сейчас заново открывал для себя и яркую осень, и тихую лесную дорогу. Он чувствовал, как накопившееся за эти годы нервное напряжение разряжалось, словно наконец-то был найден нужный контракт с землей. Даже тело расслаблялось. «Никуда я не поеду, работа и здесь найдется».

Он присел у обочины на поваленное дерево, думая о своем, и застыл, глядя на закружившийся в воздухе лист, а потом на свисавшую с ветки каплю, что, весело блестя, таяла под солнечным лучом. Ему казалось, что он видит даже влажный дух этой капли, уносящийся к небу, — настолько обостренно воспринимал он в эту минуту все вокруг.

Климов сидел в прохладном лесу, как на дне колодца: над ним тихо покачивались верхушки деревьев, а еще выше синело небо. Вдруг прямо перед ним на куст села синица, повертела головой и, неожиданно встретившись взглядом с человеком, затихла, не мигая. Они смотрели друг на друга. Его удивило, что в маленьких глазах синицы была какая-то своя, птичья печаль: «Неужели она может радоваться, печалиться?» — подумал он. Синица вся была настороже, но в то же время как будто пыталась понять его. Потом она торопливо взлетела и скрылась. Климов тоже поднялся с дерева: он не мог долго сидеть здесь, надо было возвращаться.

Он решил идти обратно по холму, опушкой леса. Вскоре тропа, которая вела к опушке, приблизилась к оврагу, пошла по самому его краю. На другом краю этой глубокой расщелины в земле поднимался высокий глиняный срез. Он вспомнил, как когда-то они, деревенские ребятишки, пробирались цепочкой, осторожно шли по той стороне оврага под высившимся над ними этим глиняным срезом, ноздреватой желтой стеной и оврагом, косо уходящим вниз. И вот, когда они огибали какой-то выступ в срезе этом, Алеша Лисицын, который шел первым, взглянул наверх и крикнул: «Гадюка». Все тут же рванули вниз, сначала прыгали, а потом уже кубарем катились на дно, темное, прохладное дно оврага, где не скоро пришли в себя.

Климов вышел на опушку и остановился. Луговой простор внизу был залит солнечным светом. Далеко было видно отсюда, с холма. Поблескивала между вербами речка, за которой из садов выглядывали соломенные и железные крыши; за деревней стояли на холме, белели в осеннем мареве кладбищенские березы, а дальше, еле видимые, чернели поля. Все было покойно и счастливо под чистым небом.