Поездка в Россию. 1925: Путевые очерки

Положа руку на сердце, Менцель^[228] был почетным гражданином города Берлина, действительным и тайным советником Его Величества с особой приставкой «экселенц», действительным профессором королевской прусской академии так называемых изящных искусств и великим магистром пенсионного класса «За заслуги». Его взгляд на вещи, людей и события несет, разумеется, отпечаток фальши и патетики, как и эпоха, в которую он жил, история, которую он изображал, и официальные награды, которые он получал в благодарность из рук высочайших персон. Точно в каком-нибудь романе фон Омптеды^[229], господа меценаты того времени охотились на дичь в красных фраках и жили в окружении золота, гобеленов и венецианских подсвечников, словно в интерьерах, изображенных Гансом Маккартом^[230]: тяжелые персидские ковры, хрусталь, металл, оникс, полудрагоценные камни с красными прожилками, сталактиты, раковины, перья тропических птиц, портреты дам в прозрачных шелках бледно-лимонного цвета, с веерами в руках. Через стеклянные двери балконов открывалась глубокая перспектива английского парка, где слуги в ливреях, расшитых галунами, сервировали файф-о-клок на тележках с резиновыми шинами. Менцель, будучи королевским придворным и военным художником, рисовал дворян и феодалов, занимавших высшие должности: генералов на поле сражения, камергеров на придворной службе под командой церемониймейстера, при высочайшем дворе, под куполами с верхним освещением, на фоне складок тяжелого красного сукна и сверкающих мраморных колонн. Весь восемнадцатый век, столь плодотворный для развития человеческой мысли, этот художник изобразил в искаженном виде, как образцовую казарму великолепного короля Фридриха Великого. В шести сотнях литографий он увековечил и великую армаду покойного короля, и высокие моменты придворной жизни в Потсдаме, а именно: «За столом у Фридриха Великого в Сан-Суси» или «Концерт флейтиста в Сан-Суси». Эти картинки до сих пор остаются образцом представлений добропорядочных мелких буржуа о блестящей придворной жизни, «которой теперь, увы, больше нет».

В детские годы воинственный грохот армейских барабанов впервые зазвучал для меня при виде картины Менделя «Фридрих Великий в битве при Хохкирхе», воспроизведенной на странице старой, заброшенной трехцветной книжки с картинками.

Будучи уже в солидном возрасте ученика четвертого класса начальной школы и пробиваясь вместе с гренадерами эпохи Марии Терезии, изображенными в романе Шеноа^[231], от Мальпаке до Кёльна, я уже видел эти битвы глазами Менцеля, и, вероятно, из его картин я узнал, что один из победителей битвы при Ватерлоо был на белом коне. Сейчас уж не вспомню, был ли это Блюхер или Веллингтон.

Итак, Менцель живописал придворные ужины при волшебном, сверкающем свете ярких, красновато-апельсиновых подсвечников, и, изображая круг приближенных Его Величества Фридриха Вильгельма Первого, он сгибал спины всех этих не столь высокопоставленных баронов, баронесс и принцесс в обезьяньи услужливых поклонах. Через менцелевский негромкий звон гвардейских шпор, через шорох шелков по дворцовому паркету говорит душа лакея и низкопоклонника, душа прислужника, опьяненного тяжким, чумным запахом двора и придворной атмосферы.

Следовательно, я представлял себе Берлин городом князей, баронов, графов и графинь, причем все графини мне виделись как блестящие цирковые наездницы испанской школы: в черных костюмах для верховой езды с ниспадающими к ногам тяжелыми складками, в цилиндрах, с прической a-la K^aizerin Elizabet и в рыцарских перчатках. За графиней должен был скакать слуга в ливрее и с бакенбардами, как у барона Николича, с ее плащом в руках. И все это в торжественном ритме испанского пассажа влево[232].