Поездом к океану (СИ)

Потом Юбер двинулся к двери, и она подумала, что он уходит. Ею овладел страх, совершенно животный страх — остаться без него. Она вскрикнула и бросилась следом, судорожно вцепившись в его рукав, а он всего лишь прикрыл комнату от сквозняка. Аньес осталась стоять рядом, и ее глаза лихорадочно шарили по его лицу, отыскивая на нем следы снисходительности или презрения. Но ничего подобного не нашла. Он будто бы по-ни-мал. И никак не комментировал. Позволил ей оставить все так, как было.

Но так, как было, и она уже не могла. Не в этом доме и не в этой постели.

— Я действительно тебя люблю, — прошептала Аньес горько, словно в ее чувстве нет ничего светлого, а все, что есть, причиняет боль. Она тряхнула головой и, не отрываясь от Анри, выдавила: — Почти невыносимо… люблю.

— Любишь? — подался он к ней, пригвождая к месту одним взглядом, как бабочку булавкой. Только ее крылышки больше не пытались трепыхаться. Нет, она сама держала его за руку и продолжала шептать, будто ей страшно сказать громко и вслух, как если бы звук и слова отрицали сокровенность ее признаний:

— Люблю. Я люблю тебя, Анри. Я не знаю, как я буду без тебя.

— И не отпустишь?

— Не отпущу.

— И будешь со мной?

— Буду. Всегда буду. Всегда буду любить.

Этого оказалось достаточно. Для них и для этой ночи.

Они раздевали друг друга без суеты, присущей первым касаниям, потому что их первые касания остались далеко в прошлом, и сегодня, сейчас они вдруг оказались не любовниками, но мужем и женой. Это все же свершилось, и по-другому было теперь нельзя. Они смывали друг с друга дорожную пыль в ванной, а после, чистыми, укладывались в чистую же постель, которая пахла, как пахло белье в реннской квартире, они глядели друг другу в глаза, темнеющие от страсти и вспыхивающие огнями посреди ночи, как сигналы подают маяки. Его — всегда были черны, храня на дне своем пламя. Но он никогда не знал, что светлые-светлые голубоватые пятнышки в серых радужках Аньес могут становиться такими глубокими и такими непроглядными под его взглядом и под его телом. Грудью к груди, сплетаясь руками и ногами, сливаясь в единый организм, как не было до и как никогда не будет после.

Они завершали начатое, чему не дали свершиться вовремя. Она позволяла ему дотрагиваться до самого сокровенного. Она все ему позволяла теперь, не оставляя на себе покровов. И знала, что никогда и ни перед кем не была столь открыта, как перед ним в эту ночь. Последнюю броню сорвала, едва ли подозревая, что и его лишила тем самым оставшихся хоть немного слоев похожей на чешую задубевшей кожи, которую он наращивал так долго вдали от нее.

И что бы ни было, друг с другом иначе они уже и не смогут.

Им можно теперь только так.

После такого любой компромисс — лицемерие, а все, что вполовину, — обман.

Когда Юбер все-таки засыпал, в комнате было почти светло, но, прижимая к себе Аньес, он слышал лишь стук ее сердца и знал, что главное все же случилось. Один-единственный раз в его дурацкой пропащей жизни.

А Аньес не спала. Она пила эти мгновения в его объятиях, как измученный жаждой большими глотками пьет воду. И не могла насытиться. Она пила впрок, она боялась наступления утра, она не знала, как пережила этот путь. И не знала для чего пережила его. Она дошла до самого конца, и вопреки всему, чему ее учили с детства, конец не подразумевал начала.

Немного позднее, убедившись, что Анри спит достаточно крепко, Аньес встала с постели, неторопливо и бесшумно оделась и медленно двинулась вниз, на первый этаж, а оттуда через двор по каменной дорожке, которую не меняло время — к океану, отражавшему молодое и дерзко-синее небо.

Она долго-долго глядела на него, запоминая. Круглая красная башня маяка, давшего имя ее дому и ее прошлому, подпирала его свод. Она жадно дышала и пыталась вспомнить о хорошем. Ей не хотелось уходить несчастной. Она искала в себе силы улыбнуться хоть ненадолго. Но перед глазами был лишь летящий змей, которому никак не давали взмыть выше облаков, а он, удерживаемый так низко от земли, потерял даже свой голос и больше не пел. Но как бы там ни было, а эти шаги к океану давались ей куда легче, чем вся ее предыдущая жизнь. Нужно было просто спуститься вниз со скалы — и на этом все. Она столько всего видела и пережила. И больше совсем ничего не боялась.

А он — боялся до дрожи, до боли под ребрами от глухих и размашистых ударов сердца — он боялся проснуться в одиночестве и понять, что Аньес больше не существует. Стертая с лица земли, она стирала и его. Он вздрогнул во сне всем телом и понял: один. Вторая половина кровати успела остыть, но стены все еще помнили запах ее духов. И он тоже помнил.

Юбер резко сел, схватившись за грудь, сдавленно застонал и заставил себя сползти с кровати. Проспал он не более получаса именно тогда, когда спать было нельзя. Он слишком хорошо знал ее, чтобы не питать иллюзий, что любовь даровала ей успокоение. Аньес отдала ему себя, и больше ей отдавать было нечего.