Поездом к океану

- Пропала… пропала бедная девочка. Сейчас этим занимаются, выясняют… но если ее не убили, если она в плену…

Дальше можно и не продолжать. Если она в плену, то… лучше бы ей быть в числе убитых. Потому что то, что делают с ними вьетнамцы – это никому рассказывать нельзя. Никому и никогда, иначе останутся только ненависть и желание убивать. Всех, не только вьетнамцев. Кишки выпускать всем на земле, потому что нельзя жить нормально, когда такое происходит. А Аньес – женщина. Ей не сохранить рассудка. Ей себя не сохранить.

- Когда пропала? – будто подмороженным голосом спросил Юбер.

- Сегодня отчет получили, - почти плаксиво пожаловался Риво и потер лицо рукой. Вряд ли ему это помогло. – Где-то возле Тхайнгуена. Почти месяц назад.... Что ж они за твари, Анри, а? Сволочи, негодяи... месяц прошел... ее, должно быть, и нет уж-же... растя-я-япы...

- Месяц?

Генерал кивнул. Его мутный взгляд снова остановился на Юбере, а после спрятался за веками.

- Месяц... может, и больше... не помню. Я влез и все испортил, а так бы оставалась в Париже... жалко девчонку... вам, наверное, нет, вы ее и не знали. Ни ее, ни Марселя. Так умирает прошлое. Гибнет страна... должно быть, надо смириться. Не сердись, мой добрый друг... день был... ни к черту день. Теперь все дни такие.

Что-то еще он потом сказал, после пожевал губами и, кажется, отключился, наконец затихнув и оставив за собой дыру в пространстве, которая затягивала все сильнее и мысли, и чувства. Анри тяжело поднялся и медленно, чуть припадая на ногу, направился к двери. Механически погасил свет и вышел в коридор. Сердце неторопливо ухало внутри, да что там сердце! Вряд ли он его чувствовал в тот момент. Он просто шел прямо среди темноты, не понимая, выберется ли.

Как будто бы функционировать способна одна лишь его оболочка. Все остальное попросту обесточено.

До гостиной он не дошел, свернув к парадной лестнице и спускаясь вниз, в огромный зал, где по зиме они встречали Новый год. Спохватился лишь в последний момент у выхода – забыл попрощаться с хозяйкой. Но и это тоже с той долей отстраненности, которая не позволяет впасть в буйство.

- Дадите бумагу и карандаш? – попросил он у служанки, вышедшей его проводить. Девица оказалась расторопная, и Анри через минуту быстро черкал слова извинений за собственное исчезновение посреди вечера. Оправданий себе не придумывал. Объяснений тоже. Банальное «прошу простить» – чего им всем еще нужно?

А когда оказался на улице, в лицо пахнул воздух – душный и ароматный. Здесь имелся славный сад. Там розы цвели. Какие хочешь, даже такие, каких и не бывает. Этими же розами в вазах был утыкан весь дом.

Его снова везли в Париж из предместья, и он снова отпускал шофера, не доехав. Было поздно, должно быть, но одиночества и тишины собственной комнаты Анри, наверное, выдержать не смог бы. Вот и шел по улицам, не вполне соображая, куда несут его ноги. Он не был пьян, но почти что не помнил себя. Только Аньес, не захотевшую остаться.

Проклят он, должно быть, если ни один человек из тех, кого бы любил, не был не покалечен или убит. А он все никак, он все здесь. Даже если всего изрешетит – все равно никуда не денется. Завтра ему нужно иметь ясную голову. Впереди сборы, люди, перелет в Брест, погрузка. И океан. Внутри он иной, чем кажется с берега.

И Аньес де Брольи – иная, чем Анри мое бы подумать, когда они познакомились.

Ее имя в очередной раз лезвием прошлось по его горлу, выпуская кровь и лишая способности дышать. Он истосковался по воздуху, не зная, что тот отравлен. А теперь ему и яду вдохнуть нельзя. Он нетрезв, он ненормален, он не понимает, куда ведет его эта ночь.

Лишь бы только не в пустую комнату в пансионе, где все еще живет. У него была возможность давно сменить жилье на нечто куда более подходящее его статусу. Но к чему, если от этого он не станет чувствовать себя менее одиноким? А теперь, пожалуй, уже и не будет исхода этому одиночеству.

Если генерал мог надраться от скорби по женщине, которой он толком и не знал, то Юберу это вряд ли поможет. Что вообще поможет? Цепь мостов по Сене в ночи подсвечивалась огнями фонарей, создавая фантастическое зрелище. По реке течет сама жизнь, мерцая от россыпи пересветов, течет и уплывает в черноту, где заканчивается город. Потому что в самом городе вечный праздник и вечный день, даже когда горожане давно уже спят.