Поездом к океану

- Это нам ни к чему, - повторил Анри, сделав нажим на сбивающее с ног «нам». Шагнул к ней, гипнотизируя взглядом, не позволяющим отступить, и снова оказался так близко, что она чувствовала его дыхание на своем лице. Горячее, ровное, с запахом сигарет. Такое, что ей хотелось еще раз, как прошлой ночью, уткнуться ему в грудь и ничего не делать, позволяя мужчине решать. Он и решал. Как умел, как считал правильным: – Я не допущу, чтобы тебя мучили допросами, слышишь? Нельзя. Тебе сейчас нельзя, Аньес. Хватит уже, и без того довольно потрясений. Послушай, я точно знаю, что нам делать. Здесь, в Ханое, в Сайгоне, это будет неудобно, если придется готовить документы на другую фамилию, а нам нужно выиграть время. Но мы вполне можем пожениться по прибытии во Францию до того, как вернемся в Париж. А жену подполковника Юбера никто не посмеет тронуть. Никогда. Понимаешь? Все будет хорошо.

Он замолчал и глядел на нее. Странно. Напряженно. Тяжелым взглядом, с каким, должно быть, мог убивать. Она почти представляла его в самом начале войны, когда ему было двадцать лет. И как дико он смотрит на людей после первого же боя. Сейчас он убивал ее.

Аньес колотило. Все тело бил озноб. Почти что зуб на зуб не попадал.

- Ты теперь очень важная птица, да? – хрипло спросила она.

- Это все, что ты слышишь?

- Нет. Не только это. Я пытаюсь понять... почему ты думаешь, что не тронут? Зачем ты это все делаешь? Для чего?

- Затем, что я люблю тебя. И еще затем, что у меня наконец есть средство насовсем оставить тебя себе. Я буду идиотом, если не воспользуюсь им. Ни один человек, который видел тебя хоть раз в жизни, ни осудит этого желания, милая.

- У тебя нет такого средства, - опустив плечи, но не отрывая от него глаз, прошептала она.

- Есть. Ребенок – подходит. Мы вернемся домой и... мы будем очень счастливы. Я сделаю все, что смогу, чтобы ты была счастлива. Я даже готов, - он вдруг рассмеялся, и ей сделалось жутко от его неожиданно влюбленного, нежного смеха, какого она никогда у него не слышала, пусть сейчас он прорвался лишь на миг, - я даже готов подписать тебе разрешение на работу, открытие банковского счета и все, что ты пожелаешь. При одном лишь условии – ты будешь рядом, Аньес. Ты и наш ребенок – вы будете у меня.

- Он не твой.

Наверное, было бы легче, если бы им на головы сейчас обрушилась крыша. Или небо. Все равно что. Но ничего не падало. Они так и стояли, глядя друг на друга. Он молчал. Она говорила. Потому что если бы молчала и она, это значило бы, что сама сомневается в том, что делает.

Нет, она произносила слово за словом то, что он должен был услышать.

- Он не твой, Анри. Я бы рада сказать тебе то, что тебе хочется, но я не могу. Я изменила. Я не знаю, можно ли назвать случившееся изменой при тех отношениях, что нас связывали, но, наверное, придется... не представляю, что ты там придумал в своей голове, но раз придумал... Изменила, понимаешь? Он не твой. Ребенок, которого я рожу, не имеет к тебе никакого отношения.

- А чей? - выдавил он из себя. И она бы рада была сказать, что чувствует, как в нем нарастает гнев. К гневу она была готова и даже ждала его. От такого человека, как Анри Юбер, другого ждать не приходилось. Но это был не гнев. Растерянность. И... странная решимость, которая пугала ее все сильнее.

- Жиля Кольвена. Мы были близки с ним. Еще с Иври. Ты и сам видел, верно? Как я бежала... и что он вызвался идти с тобой. Он же сам вызвался, добровольно, да?

- Сам, - подтвердил Юбер, продолжая вглядываться в ее лицо. И ей казалось, что ничего он не видит, а смотрит на самом деле в себя. Будто бы что-то ищет. Ищет так страстно, что того и гляди – найдет. Хотя бы из упрямства.

Потом взгляд его от нее оторвался. Он медленно двинулся к окну. Теперь между ними появилось хоть какое-то расстояние, но оно не спасало. Невысокий, не слишком крупный, Лионец заполнил собой каждый угол этой комнаты. Он был везде, во всем, в каждом глотке воздуха. Его стало слишком много, чтобы она могла перевести дыхание и сказать, что он отошел прочь.

Он не отходил никуда. Он проник в нее. И не собирался облегчать ей задачу отгородиться, пусть и стоял аж у окна. Так и не поворачиваясь, но сцепив за спиной пальцы, он, в конце концов, выдохнул:

- Тогда твой Жиль – болван. Или трус. Я не знаю, кто... Он же был там, с тобой, когда тебя, беременную от него, взяли в плен. Он был с тобой, но позволил.... Я бы издох, но с тобой никакой беды не случилось бы. Ты же это знаешь?

Она это знала. Теперь она это знала.

И все равно мотнула головой и бросилась говорить:

- Не смей так о нем! Я не успела ему сказать!

- Какая разница? – Юбер развернулся к ней всем корпусом. Его глаза блестели, как в лихорадке, ей казалось, что они даже покраснели, и она не представляла, что делать, когда он продолжал, теперь уже горячо и почти по-мальчишечьи: – Беременная или нет – какая, к хренам, разница, Аньес, если ты принадлежала ему? Свое же не отдают, верно? Но он отдал. А теперь его нет. Есть ты, есть ребенок, а его нет. И никогда не будет. Так что мешает тебе согласиться и выйти за меня?