Поездом к океану

Последнее он кричал уже из небольшого фойе, на котором располагалась лестница наверх. Лифта здесь не было, поднимались по ступенькам, и Юбер что-то еще пьяно ворчал по пути, обещая и мальчишке заплатить за помощь. И самому себе напоминал нечто убогое, жалкое, даже смешное, прямо как генерал Риво, которого они волокли с его зятем спать. Несколько раз повторял номер комнаты, путаясь, ошибаясь и называя тот, в котором остановились Аньес и ее мать, а потом быстро исправлялся, ужасно веселясь по этому поводу. И наконец, уже оказавшись на постели затребовал еще бутылку прямо сюда, иначе он спустится снова, а вставать ужасно не хочется.

Официант пообещал ему все сделать в лучшем виде, да обманул, сволочь. Закрыл за собой дверь и уже не вернулся. Впрочем, мальчишке повезло. Анри, не раздеваясь и не снимая обуви, заснул прежде, чем успел осознать, что его облапошили. Снова. В который раз. И лишь поутру, когда стоял над раковиной в небольшой ванной комнате и вглядывался в свое отражение, раз за разом задаваясь вопросом, какого черта все еще здесь, все еще не бросил все и не уехал от де Брольи подальше, вдруг осознал, что даже и тогда бы не освободился.

Аньес, дьявол ее забери, полюбила другого. Мертвого. А он, живой, ей не нужен. Но все равно она держит его в своих маленьких ладонях, и никакой свободы от нее ему не видать.

Наверное, именно потому, как он ни спешил вчера выдвинуться в Париж, чтобы передать рядового де Брольи генералу Риво на попечение, стоило ей лишь попросить, он согласился не колеблясь. Потому что от тех, кого любят, принимают всё.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Интермедия

Москва, июль 1980

Среди всего прочего хорошо было, по здравом размышлении, одно, но зато несомненно. Этот человек за столиком напротив нее назван в честь двух мужчин, которых она любила – ее отчима и ее Лионца. И пускай это имя так нелепо сочетается с фамилией, что делает его совсем не подходящим для журналиста, Аньес сейчас втихомолку удивлялась тому чувству, что наряду с горечью и досадой, просыпалось в ней. Наверное, имя этому чувству – гордость.

Черт подери, она правда гордилась. Естественно, не собой. Естественно, тем человеком, которого повстречала в ноябре сорок шестого года на краю света, и который не дал ей никакой надежды забыть его. Впрочем, сожалений все-таки не было. Сожалеть ни Аньес де Брольи, ни Анн Гийо так и не научились. Сожаления означали бы признание собственной неправоты, а она под любой личиной все делала только так, как могла. Иначе бы не сумела. Путь – лишь один, это только кажется со стороны, что вариантов множество.

- Слушайте, вы пьете что-нибудь крепче кофе? – проговорил вдруг А.-Р. с широкой улыбкой, и Аньес «вернулась» на тот самый, свой путь.

- Конечно, пью, - улыбнулась она. – Вы будете?

- Буду, но вам нужнее, да?

- Не каждый день доводится встречаться с прошлым.

- Это было очень давно, мадам Гийо, и вряд ли стоит печали. Но выпить можно. Мне говорили, здесь следует пробовать армянский бренди.

- То, что они называют словом «коньяк», - хохотнула она. – Да, можете. А лучше закажите болгарский. «Солнечный берег». Чтобы оценить весь букет, так сказать.

- Совет?

- Нет, просто интересно посмотреть на ваше лицо.

- А вы?

- А я буду водку.

Наблюдать за его лицом стало интересно в тот же миг, но она не позволила себе этого, сразу отвернувшись, чтобы позвать официанта. И старалась не думать о том, что в этой стране водкой принято поминать. А когда перед ними оказались рюмки и незатейливая закуска, она довольно резко, очень по-русски опрокинула в себя свою порцию на глазах Юбера. А он глядел и улыбался чему-то своему, ей недоступному. Это Аньес отчетливо сознавала. Как и то, что нет на свете более чужих людей, чем она и чем он.

- У вас в детстве был воздушный змей? – зачем-то спросила она.

- Был, конечно.

- А железная дорога? Знаете, рельсы, вагоны…

- Не помню, честно говоря. Разве только совсем в раннем.

А ведь он просил. Кроха совсем. Ему был год от силы, и вряд ли он что мог разбирать и уж точно ничего не понимал. Еще слова не начал говорить, а однажды они шли откуда-то вдвоем, она несла его на руках, а потом остановилась, чтобы купить газету, и пока возилась с продавщицей, он заметил в витрине расположенного поблизости магазина большущую железную дорогу, после извернулся в ее руках, которыми она пыталась, продолжая держать его, отсчитывать сдачу, рванул всем маленьким тельцем туда, к мечте. Так, что она едва не уронила. И зашелся требовательным: «Чу! Чу! Чу!» - что у него означало несомненное «хочу». Он и «мама» еще не произносил четко. А у Аньес в кошельке с собой было совсем немного денег – не хватало на такие подарки. И она пообещала, пытаясь перекричать разразившийся детский рев, что эта штука у него обязательно будет. Слова тогда не сдержала, и это было единственное, о чем жалела до сего дня. Впрочем, теперь и это не ее забота.