Поездом к океану

Все стало на свои места.

Ничего больше не нужно. Анри прикрыл глаза и в изнеможении откинулся затылком на спинку сиденья. Так они сидели несколько минут, не касаясь друг друга в тишине и мнимом спокойствии. Снаружи проходили люди, изредка проезжали машины. Несколько раз грохотала дверь его дома. Большая, тяжелая, резная. А потом он услышал свой собственный бесцветный голос, звучавший из темноты, в которую он угодил:

- Ну и что ты теперь хочешь?

- Ничего. Я дала слово ждать.

- Дура. После такого не ждут.

- Я знаю. Я не люблю следовать правилам.

Юбер раскрыл глаза и взглянул на нее. Сейчас она сидела, выпрямившись в своем кресле. Ее ровные плечи заставляли вибрировать подреберье. Раздражали его. Вызывали досаду. Они должны быть понуро опущены, но Аньес и здесь шла против его ожиданий. Впрочем, а на сам-то теперь чего от нее хотел?

- Я слушала твое выступление по радио, - сказала она, все так же глядя прямо перед собой. – Ты хорошо говорил, мне понравилось. Ты так замечательно говорил, что я подумала – все у тебя будет хорошо, а остальное не так уж важно.

- Позволь мне решать, что важно, а что нет. Ты сама уже нарешала.

- Не делай себе еще больнее, Анри.

- Я загадал, - медленно произнес он, - что если ты придешь сама, то ты не виновата. Человек не может одновременно...

- Анри!

- ... предавать и оставаться верным. Человек не может. И я пытался держаться, чтобы не судить. Я до последнего оправдывал тебя. Даже еще сегодня. Еще несколько минут назад.

- Раньше ты был куда умнее. Ты знал, чего я стою. И в Требуле, и потом.

- Да, тогда я помнил, какая ты мразь. Потом забыл.

Аньес вздрогнула, и плечи ее медленно опустились. Это было еще больнее, чем видеть ее несломленной. Впрочем, разве что-то могло сломить эту женщину? С чего бы?

- Ты сознаешь, что натворила? – хрипло спросил он.

- Я... я не буду за это оправдываться. Я жалею только о том, что это коснулось тебя, но даже если бы мне пришлось начинать сызнова – я бы повторила все в точности. Я ненавижу войну. Ненавижу, Анри. Война забрала у меня все, что я любила. Я не могла позволить себе… жить.

Юбер издал короткий и злой смешок. Это ее «жить» задело его сильнее, чем ему бы хотелось. Причинило боль, которой он так желал сейчас избежать, потому что жалеть о ней, вот такой, ему, офицеру, нельзя. Сейчас он не мог простить ее, а после себе не простит жалости.

- И каково это? Стрелять по своим? – глядя на нее пылающими глазами, спросил Лионец.

Аньес вскинулась и ошарашенно приоткрыла рот. Сначала не поверила, потом поняла – правда. Он действительно это спросил, но разве же не сознавал того, что именно заключено в его словах? Он обвинитель? Ему можно?

А потом вздрогнула, осознавая и принимая: только ему и можно.

- Я никогда не стреляла по своим! – отрывисто проговорила она. - Я никогда... я спасала вьетнамцев, но по своим не стреляла.

- Нет, Аньес. Нет. Ты стреляла. Ты стреляла в меня. Ты убивала меня. Это я там, среди тех двух тысяч погибших!

- А ты не стрелял? В их горах, на их земле – ты в них не стрелял? Ты их щадил? Ты отдавал себе отчет, что приказы, которым ты подчиняешься – преступны. Ты! Прославленный ветеран – ты ненавидишь нацистов и все немецкое по сей день. Ты не видишь, что сегодня мы сами такие же? Ты работаешь в штабе, где вы измышляете планы, как их половчее наказать, ты сам хоть немного думал о том, что вы творите?! Что все мы творим, когда…

Она не договорила. Не успела сказать всего. Захлебнулась собственными словами. И лицо ее опалил удар, от которого голова мотнулась в сторону, и Аньес полетела к дверце, заваливаясь набок.

- Мы не такие же! – услышала она его отчаянный крик, от которого ей сделалось больно. Эта боль зазвенела внутри черепа, запульсировала на щеке, в уголке рта, кровью засочилась из ранки на разбитой губе и имела металлический привкус. Аньес прикрыла глаза, желая, чтобы все это прекратилось – она не могла видеть его таким. Не могла.

Но ни упасть, ни провалиться в темноту без дна и просвета ей не дали. Анри ухватил ее за плечи и притянул к себе, подавшись вперед, и теперь она была крепко прижата к его телу и снова дышала им, часто, как животное, которое лежит на земле и чьи бока раздуваются раз за разом каждую секунду. Хрипя и бесслезно всхлипывая. И чувствовала, как его ладони торопливо шарят по ее спине, ощупывают руки, плечи, находят шею, пробегают пальцами по горлу и, наконец, оказываются у лица. Едва-едва касаются места удара и замирают у раны на губах.

- Вы не такие же, - ухмыльнулась она и распахнула веки, чтобы встретиться с ним взглядом. А потом вдруг поняла – он серый весь, как тяжелобольной, как умирающий, как тот, кому остался последний шаг на земле. И вот тогда она испугалась по-настоящему, как не боялась ничего и никогда, потому что видела уже такие лица у тех, кто уходили из жизни. Аньес негромко охнула и снова всем телом – к нему, и теперь уже сама что-то шептала, не помня себя, расстегивала пуговицы его одежды, расслабляла душивший галстук, опять шептала и не понимала, что сейчас делать, когда он задыхается.