Поэзия Бориса Пастернака

Пастернак почти не писал стихов, которые можно конкретно и уверенно назвать пейзажными. Под эту рубрику подойдут, пожалуй, лишь немногие стихотворения, главным образом последних лет, с задачей локально-изобразительной - «Весна в лесу», например, и некоторые другие. Обычно же «стихи о природе» у него много шире и емче по содержанию. В книге «Сестра моя - жизнь» основные «темы» - природа, любовь, искусство - как правило, не существуют раздельно (а потому и вычленение их здесь - чисто условное), дается сложное соединение, сплав из этих «тем». Природа служит наглядным эталоном естественности и полноты - такой момент в «Сестре» присутствует, но он не подчеркнут, говорить о руссоистской тенденции, даже в самом широком значении, было бы натяжкой, и тютчевского параллелизма (вот человек - и вот природа) тоже нет. Природа, в сущности,- один из образов, даже синонимов жизни; разветвленная, многослойная метафора

«жизнь - сад» участвует равно в структурной и философско-лирической концепции книги. Восприятие природы у Пастернака поразительно по точности и проникновению, но природа, будучи самым близким и полным синонимом жизни, не является в этом отношении чем-то исключительным и единственным. Открытое лирическое чувство (любовь) или мир вещей (вплоть до интерьера) выполняют ту же роль. Жизнь шире любого из этих образно-тематических рядов, и каждый из них, становясь непосредственным «предметом» стихотворения, как бы стремится представить и выразить всю жизнь, поэтому они практически взаимозаменяемы и тем более полно являют жизнь в своей совокупности, взаимопроникновении. Наверное, этим (а не пресловутой «дачной психологией») объясняется, в частности, и тот факт, что Пастернак больше любит природу не дикую, а перемешанную с вещами, с обиходом - «одомашненную», пригородную. Она уже сама по себе соединение, связь, кроме того - она «под боком», а Пастернаку, чтобы сказать о главном, достаточно иметь то, что вблизи, он не выбирает вещи по условленному значению - он открывает в них значение.

Можно, конечно, идти в рассуждении с другого конца - все-таки от природы. Так делает Цветаева в статье «Поэты с историей и поэты без истории»:

«Круг, в котором Б. Пастернак замкнулся, или который охватил, или в котором растворился,- огромен. Это - природа. [...]

Всякий поэт может отождествить себя, скажем, с деревом. Пастернак себя деревом - ощущает. [...) ...природа для него существует только вся целиком, без оговорок.

О чем бы ни говорил Пастернак - о своем личном, притом сугубо человеческом, о женщине, о здании, о происшествии,- это всегда - природа, возвращение вещей в ее лоно».

Но и у Цветаевой речь не о предпочтительной теме («пейзажная лирика»). Речь о миропонимании, о той же внутренней синонимичности природы и жизни. Отмечу лишь, забегая вперед, что такой подход, сам по себе бесспорный, таит опасность следующего, весьма соблазнительного шага.- его не делает Цветаева, но делают некоторые исследователи.- опасность прочтения Пастернака в пантеистическом ключе, что никак не соответствует его понятиям и его вере.

И второй момент, корректирующий представление о Пастернаке как о поэте природы. Тема природы (осознанная именно как тема) почти неотвратимо порождает у поэтов натурфилософские вопросы: о саморазвитии природы, о начале и конце человека в ней, о стихии и разуме. Между тем самосознание «мыслящего тростника» - чувство причастности природе и одновременно отделенности от нее - не характерно для Пастернака. Точнее - он не дает этому чувству простора, воли, так или иначе трансформирует его.

Вот (в «Сестре») «Воробьевы горы».

Грудь под поцелуи, как под рукомойник! Ведь не век, не сриду лето бьет ключом. Ведь не ночь за ночью низкий рев гармоник Подымаем с пыли, топчем и влечем.

Так начинается стихотворение. И сразу же, вроде бы логично, но в то же время и вдруг, как проснувшаяся память, этот вдохновенный апофеоз мгновения перебивается мыслью об умирании и о чем-то еще более страшном, чем смерть:

Я слыхал про старость. Страшны прорицанья! Рук к звездам не вскинет ни один бурун. Говорят - не веришь. На лугах лица нет, У прудов нет сердца, бога нет в бору.

Внешне, пожалуй, интонация и тут бодрится, знание о неотвратимом даже повышает цену мгновения (спеши жить!). Но сформулирована мысль, с которой придется серьезно считаться,- мысль о безбожной «равнодушной природе», безучастной к человеческому концу («Рук к звездам не вскинет ни один бурун»).

Она вызывает новый нажим интонации:

Расколышь же душу! Всю сегодня выпень. Это полдень мира. Где глаза твои?

Не воскресная прогулка за город (мотив-предлог), а вечный праздник природы, где для человека всегда воскресный день,- так развивается тема.